– Не надейся на легкую смерть, – сказал он. – Сколько бы ты ни прыгал, будет так, как решил я.
В ту же секунду нога его угодила в лужу бумажной каши. Пытаясь удержать равновесие, Яган резко взмахнул руками и грохнулся на левый бок. Головастик, не закончив начатого шага, упал на него сверху. На какое-то время кафедра скрыла от меня сцепившиеся тела. Встать я даже не пытался – знал, что не смогу. Судя по звукам, Яган боролся вяло, словно вполсилы. Головастик стонал и всхлипывал. Так они провозились минуты три. Потом наступила тишина. Струйка крови обогнула кафедру и устремилась к моим мертвым ногам.
– Он, гад, на свой собственный нож напоролся, – раздался слабый голос Головастика. – Мне даже дорезать его не пришлось…
– Все равно ты отомстил…
– Какая мне от этого радость?
– Мы стали свободными… Иди… Ползи… Позови людей… Пусть явятся знахари. Принесут целебные травы… Пусть спасут нас…
– Мы никогда не выйдем отсюда. Ни одна живая душа не имеет права входить и выходить из этой комнаты без сопровождения Ягана. Таков указ, и его нарушение карается смертью. Меня заколют прямо на пороге, а ты умрешь голодной смертью.
– Что же нам делать?
– Неужели не догадываешься?.. Помнишь, я обещал тебе поминальную песню? Несколько раз я уже собирался сделать это, но всегда что-то мешало. Теперь, чувствую, самое время. Будешь слушать?
– А это необходимо?
– Да. Это необходимо. Я должен попрощаться с тобой.
– Тогда пой.
И он запел – тихо, почти шепотом, с трудом выговаривая слова:
Когда ты в старости умрешь,
Судьбу благодари.
Удачной была твоя жизнь,
Ты выиграл пари.
Ты сладко ел, ты вдоволь пил
И счастлив был в любви.
Теперь встречай свой смертный час
И тихо отдохни.
Он закашлялся, а прокашлявшись, долго молчал.
– Что с тобой? – спросил я. – Тебе нехорошо?
– Ничего… Горло… Если бы ты только знал, что со мной делали… Слушай дальше…
Когда в расцвете сил умрешь,
Судьбу благодари.
Не знал ты старческих забот,
Болезней и тоски.
Ты вовремя покинул мир,
Ушел в разгар утех.
Тебе неведом срам детей
И внуков тяжкий грех.
Когда ты юношей умрешь,
Судьбу благодари.
Избег ты множество невзгод
И спасся от нужды.
Тебя не изведет жена,
Не предаст лучший друг.
Ушел в свой предрешенный срок
Цветок, не знавший мук.
Когда младенцем ты умрешь,
Судьбу благодари.
Ты выбрал самый лучший путь,
Что тут ни говори…
Такое гнусное житье
Достойно лишь скота.
И лучше смерти поцелуй,
Чем жизни блевота.
Звук, который раздался потом, нельзя было спутать ни с каким другим – так входит в человеческую плоть остро отточенный нож. Кровавая струйка у моих ног превратилась в кровавый ручей.
Прости меня, Головастик, подумал я. Прости, если сможешь. Зачем только я втравил тебя в это дело…
И еще я подумал о Ягане. В моих покоях от стенки до стенки метров двадцать – хоть танцуй. Он мог выбрать любой путь, ступить на любую половицу. Какая сила подтолкнула его к одной-единственной, роковой точке? Судьба, Божий суд, собственная больная совесть?
Свет. Тьма… Вспышка. Мрак… День. Ночь… Жизнь. Смерть…
То ли это время повернуло вспять, то ли Великий Режиссер запустил пленку бытия задом наперед, то ли окончательно поехали набекрень мои мозги.
Как нестерпимо долог миг. Как безжалостно краток день.
Свет. Тьма… Вспышка. Мрак…
В такие минуты ангелы нисходят на землю и святые говорят с грешниками.
Пусть кто-нибудь снизойдет и ко мне. Светоносный Серафим или на худой конец смердящий дьявол. Лишь бы он был милостив. Лишь бы умел облегчать душу и умерять страдания. Где же вы, боги этого мира? Неужели и вы низвергнуты, осквернены, растоптаны? Тогда пусть придет Тимофей – пьяный демиург, всевышний в драной телогрейке. Кем ты, братец, был в той первой жизни? Пекарем, завхозом, инспектором районо, пенсионером-общественником, уполномоченным по заготовкам? Откуда столько жестокосердия, нетерпимости, самомнения и спеси? Кто дал тебе право думать и решать за всех? Как посмел ты распоряжаться чужой жизнью и смертью? Знакомы ли тебе муки стыда или укоры совести?
Что, что? А кто я сам такой, спрашиваешь ты. Сейчас никто. Засыхающее растение. Бесплодный камень. Бесполезный прах. А кем был раньше? Раньше я был Тимофеем. То есть тобой самим. Тимофеем-дурачком. Тимофеем Вторым. Тимофеем Лопоухим.
Вот не думал, что на смену мне явится такой размазня!
Не всем же дано быть Кровавыми и Грозными.
Твоя доброта хуже всякого зверства. Был бы ты тверд и беспощаден с самого начала, не пришлось бы валить ветвяки. Такие, как ты, из сострадания к собаке рубят ей хвост по кусочкам. Слюнтяй! Сказано ведь было: следуй моим заветам, и все будет нормально.
Нормально – для кого?
Для тебя, осел! Уж передо мной можешь не лицемерить. Разве ты еще не распробовал сладость власти? Выше этого нет ничего на свете. Власть превращает недоумка в мудреца, урода – в писаного красавца, косноязычного заику – в краснобая, негодяя – в святошу, труса – в героя. Даже самая маленькая власть приятна, а уж что говорить о власти безграничной. Не голод правит миром, а жажда власти. Пусть даже это власть над толпой голых дикарей. Власть – вот главное, а всякие там разговоры о благе народа, справедливости и добродетелях – чепуха. Так было всегда, так есть и так будет! А впрочем, ты сам это знаешь…
Свет. Тьма… Вспышка. Мрак…
…Когда толстенные бревенчатые стены истаяли как дым и моему взгляду стали доступны неизведанные дали, населенные призрачными астральными созданиями, я понял, что смерть не заставит себя долго ждать. Тени давно умерших людей приблизились ко мне, как к равному, и исходившее от них участие смиряло мою душу. Лишь призрак Шатуна, как всегда, был хмур и насторожен.
– Разве ты погиб? – удивился я.
– Нет, я жив.
– Странно… Ты очень изменился.
– Я стал иным. Даже имя у меня теперь совсем другое.
– Ты как будто доволен этим.
– Нет. Разве бабочка, покинувшая оболочку гусеницы, радуется? Я стал тем, кем и должен был стать с самого начала. Теперь я – Всевидящий Отче!
– Ты? Вот не ожидал! Как же это случилось?
– Едва только ветвяки рухнули, я спустился в Иззыбье. Не хочу смущать твое сердце рассказами о том, что я там увидел. Из моего дома не уцелел ни один человек. Трое суток я бродил в одиночестве и встречал только куцелапов, пожиравших изуродованные трупы. Однажды поутру я наткнулся на Феникса. Думаю, он специально подстерегал меня. Противиться его воле я не смог. Феникс привел меня к телу умирающего старика. Не знаю, каким образом жизнь еще держалась в нем. Грудь и живот его были пробиты насквозь, все кости раздроблены, из ушей вытекал мозг. Говорить Отче не мог, но я прекрасно понимал его и без слов. Он очень мучился, страстно желал смерти, но не мог умереть, не дождавшись Продолжателя. Быть может, он мог лежать так, не живой и не мертвый, еще очень долго. Все случилось быстро и помимо моей воли. Наши руки, взгляды и души соединились всего на мгновение – и я превратился во Всевидящего. Я узнал все, что знал он, его мысли стали моими мыслями, его сила – моей силой. Теперь я могу на равных беседовать с Фениксами, мне понятен язык Незримых. Да и о тебе самом я теперь знаю куда больше, чем раньше.
