холодный ветер трепал волосы так, будто хотел вырвать с корнем, Ним понимал: теперь, когда Великолесье осталось позади, он может выдохнуть свободнее. Словно закончился страшный немыслимый сон, и пусть явь оказалась суровее и жёстче, всё же она будет лучше тяжёлого лесного морока.
Иногда на дороге и по воздуху вился чёрный пепел, приносил смутный гнилостный запах. Ним не знал, что это такое, да и не хотел думать. Ему хватало того, что на дороге им не встретилось ни одной мёртвой твари, только редкие всадники и такие же путники с телегами, недоверчивые, робкие, им будто не верилось, что они сами осмелились выехать по делам в такое непростое время.
Они дважды останавливались в разорённых, осиротевших деревеньках вдоль Тракта. Обедали, чем с ними пожелали поделиться местные, давали лошади отдых и снова пускались в путь. И лишь однажды Велемир заговорил с Нимом. Отвёл в сторону, устроив лошадь на двор, и, сложив руки на груди, резко обвинил:
– Все беды от тебя, Штиль. До того, как ты прицепился, всё хорошо было.
Ним не нашёлся, что ответить. Вздохнул и отошёл к телеге. Стоило ли спорить, когда он сам думал, что принёс одни несчастья? Особенно Энгле, милому, доброму Энгле, невинному сыну рыбака, поверившему в Господина Дорог настолько, что вера стала его погибелью… Если бы не Ним, навлёкший на них беды своим сокольим камнем, пути Велемира и Энгле могли бы свиться совсем не так, проще, легче, счастливее… И Мейя, бедная Мейя. Ниму подумалось, что она, возможно, была не так уж и неправа, когда решила заглушить голос совести в озере. Жить с грузом вины невыносимо, но как измерить долю собственной причастности? Ним не знал. Позже он думал, что малодушие не позволило бы ему сделать то, на что решилась Мейя. В Княжествах люди совсем другие: крепкие внутри, не то что он.
Ещё через день Велемир вернулся домой. Ним был рад, что с семьёй Велемира всё оказалось в порядке, и даже отец, о судьбе которого Велемир волновался, ждал дома. Велемир чуть оттаял и даже обнял Нима на прощание, и для Нима это объятие значило что-то вроде молчаливого прощения.
Отец Велемира вызвался подвезти Нима до Коростельца и даже дал в дорогу несколько монет. Ворота Коростельца уже не были закрыты, жизнь медленно возвращалась в привычное русло, хоть на въезде и проверяли каждого придирчиво. Руки Нима вызвали немой ужас у стражей, но они рассудили, что тот, кто уже отболел, не сможет принести заразу. Все думали, что лапы – след Мори, а не проклятие нечистеца. На торге Ним первым делом купил перчатки и попросил торговца помочь надеть их. Здесь же, на торге, Ним услышал последние вести: мёртвые твари исчезли из всех земель, и волхвы, переходившие из города в город, пытавшиеся лечить Морь, говорили что-то о великих волхвах, посланных Золотым Отцом, чтобы избавить Княжества от бед.
На попутных телегах, разменивая монеты и уговаривая подвезти его хоть недолго, Ним добрался до Перешейка. Он был рад оставить Княжества позади и отправиться домой, в Стезель, пусть даже по долгому и сложному пути.
Одной тусклой беззвёздной ночью к Ниму пришёл Господин Дорог. Уже потом, прокручивая события в голове, он догадался – то был всего лишь сон, яркий и осязаемый, как явь, и подумал, что виной тому – частые и горькие мысли об Энгле, ушедшем туда, откуда точно не было обратного пути.
Господин Дорог сидел в телеге и не смотрел на Нима, любовался своими ручными светляками и повернул голову только тогда, когда Ним окликнул его по имени.
– Нимус Штиль! – провозгласил Господин Дорог радостно, словно Ним был тем, кого он больше всего жаждал увидеть. – Мы встречались всего однажды, но твой путь я вил особенно старательно.
– Чего ради? – хмыкнул Ним. – Чтобы наградить меня этим?
Он выставил вперёд скорченные чёрные руки. Господин Дорог мельком улыбнулся и помотал головой.
– Это – мелочь, Нимус Штиль, но и она тоже изменит твой путь. Дорога не заканчивается только из-за того, что ты представлял её себе иначе. Ты думал, что едешь в Княжества за одним, а на самом деле приобрёл другое. Это не хорошо и не плохо. Это так, как есть.
Ниму не хотелось с ним говорить. Хотелось отвернуться и закрыть глаза, хотелось забыться и забыть, проснуться и понять, что всё ему лишь пригрезилось.
– Нимус Штиль, – снова подал голос Господин Дорог. Телегу качало на дороге, мороз кусал кожу, а в окрестных лесах было тихо, будто все нечистецы затаились или легли спать. – Камень отдала тебе девушка, чтобы действительно отвлечь от себя беду. Однажды она столкнулась с безликими, и если б не старший брат, пала бы их жертвой. Она верила, что камень поможет тебе, но также верила, что избавляет себя и семью от опасности. О встрече с тварями они с братом никому не сказали: не стали тревожить мать с отцом. Ты доволен? Ты ведь хотел узнать, тебя волновало, зачем она отдала тебе дорогой оберег.
– Уже не хочу, – буркнул Ним.
Но Господина Дорог его неразговорчивость нисколько не смущала. Он трогал крылышки светляков и безмятежно улыбался, и лицо его привычно менялось со старого на молодое.
– Не переживай за своего друга. Его путь закончен и был таким, каким должен был быть. Энгле Тальн исполнил мою волю. Если бы вы не встретили сокола в том трактире, его не ранили бы безликие. И без вас Смарагдель не понял бы, насколько опасны твари Истода. Кречет не обрёл бы в полной мере свои нечистецкие силы. А всё, что мне было нужно, – это сделать так, чтобы Княжества вновь очистились и чтобы зазнавшийся волхв волхвов покинул мир.
– Попросили бы свою жену, – буркнул Ним. – Она увела бы этого волхва. Понятия не имею, о чём вы, но и вникать не хочу.
– Нет-нет. Владычица Яви забавлялась, глядя на всё это, а мне, понимаешь ли, такое несколько не по душе. Можешь не слушать меня. Я уже ухожу, Нимус Штиль. Просто хотел, чтобы ты это знал: ни один путь не проделан напрасно. Не горюй о Тальне. Он счастлив и спокоен теперь.
Ним вскинулся, чтобы запустить чем-нибудь в Господина Дорог, которому, понятное дело, все человеческие судьбы казались не важнее копошения муравьёв. Хотел скинуть того с телеги, но на месте Господина Дорог сидели только два светляка, и то вспорхнули, когда телега налетела на очередную кочку.
* * *
Бережно держа Огарька на руках, я двинулся через весь Топоричек прямиком в лес. Соколы и Трегор что-то кричали мне вслед, а я не оборачивался, только Рудо позволил пойти с собой. Огарёк пытался что-то сказать, но я запретил. Не позволял даже дышать глубоко, и он повиновался с неожиданной покорностью.
Падал редкий снег, изо рта у нас шёл пар: плотными клубами у меня, тонкой струйкой – у Огарька. Мальчишкин лоб блестел от испарины, лицо из зелёного сделалось серым, и выглядел он так, будто вот-вот отдаст душу Владычице Яви, но я никого ни о чём не молил – положился всецело на волю случая, и пусть Господин Дорог сам рассудит, есть ли прощение предательству или прощение одно – смерть.
На нас оборачивались люди, пытались что-то мне сказать, а я не слушал, шёл себе упрямо, старался поторопиться, а на Рудо вскочить не решался, псу ведь тоже досталось в драке с безликими.
Наконец, пройдя улицу насквозь, я вошёл под сень елей. Под ногами хрустела подмёрзшая трава, ветер дул мне в спину, пробирался под одежду, холодил новые раны. Шагать было тяжело и неприятно, я бы с радостью сейчас лёг где-нибудь у очага, но о себе я мог позаботиться позже. Смерть мне пока точно не грозила.
Нам с Огарьком повезло, что у Топоричка простиралось Великолесье и что княжил в этой части Смарагдель, мой чудной друг, единственный из лесовых, кто каждую зиму продолжал бродить по своим угодьям, как одинокий ворон, – бессонница его длилась уже
