Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
настоящие террористы. Кто убивает больше людей, борцы за свободу или государства?
Поправка принимается. В угоне самолета, конечно, есть что-то эффектное.
Вы со мной не ссорьтесь. Ведь и вам когда-нибудь может понадобиться адвокат.
Странно, что вы так резко выступаете против государства и при этом так верите в закон.
Закон – это всего лишь способ добиться справедливости. Неидеальный способ для неидеального мира.
Словесная перепалка продолжилась. Я прикрыл лицо банданой бессмысленной улыбки, надеясь, что она такая же загадочная, как улыбка Моны Лизы, которую я наконец-то лично увидел в Лувре и ушел в некотором недоумении. И это все? Как вообще можно не остаться разочарованным, увидев воочию самую известную картину западного мира? Я долго ее изучал, насколько это, конечно, можно было сделать в толкучке. Картина очень хорошая. Но был ли этот портрет лучше десятка других портретов в Лувре, среди которых попадались не менее загадочные лица? Или загадочность просто была европейским эквивалентом азиатской непроницаемости? Меня злило, что я не могу понять, из-за чего весь шум. Может, я просто невежда? С этим я мог смириться. Я думал о своей невежественности, дожидаясь конца разговора, и, когда ППЦ наконец принялся, вглядываясь в толпу, от нас отчаливать, я шагнул к нему. Он посмотрел на меня, так же пряча лицо за бессмысленной улыбкой, и я спросил: знаете такое место, «Рай» называется?
В его бессмысленной улыбке не прибавилось смысла, пока я, по-английски, sotto voce, расписывал ему «Рай». Я представлял себя таким, каким он видит меня, и для этого мне нужно было представить ППЦ, собрав его из деталек, которые я узнал от тетки и вычитал в газетах. Какой-то его предок принимал участие во всех знаменательных исторических событиях республики и всякий раз стоял за правое дело, то есть за левое – от штурма Бастилии до стояния на баррикадах вместе с участниками Парижской коммуны. Его дед вместе с Золя решительно выступил в защиту Дрейфуса. Его отец, лидер коммунистической партии, раскритиковал колонизацию Индокитая и участвовал в Сопротивлении. ППЦ был идеологически пожиже, этакий розé-социалист по сравнению с отцовским кабернетным коммунизмом. Он был не так революционно настроен, как доктор Мао или юристка-анархистка, однако и он швырялся булыжниками и получил свою порцию слезоточивого газа в мае 1968-го, хотя к тому времени его студенческие деньки в Сорбонне уже остались в прошлом. Еще он скандировал имя Хо Ши Мина, размахивая сразу и флагом Национального фронта освобождения, и красной книжицей Мао. В 1970-х его революционный энтузиазм вызрел в прагматичную выборную левизну, он встал на путь исправления, женившись на молодой женщине из богатой либеральной семьи, сколотившей состояние на мыле. У него было все, так что же он мог увидеть во мне, кроме человека, преданного не тем идеям?
Я был человечком, говорившим на иммигрантской версии его языка, языка страны, вобравшей в себя все лучшее из двух миров: прошлого, в котором она была имперской державой и грабила страны послабее под дулом пистолета, и настоящего, в котором она больше не была имперской державой и ей не надо было разбираться со всякими надоедливыми пустяками вроде москитов, малярии, общественного негодования и революций. Моим единственным преимуществом было то, что я говорил по-английски, или, точнее выражаясь, по-американски. Yippee! Yahoo! Yankees! Американский по-прежнему оставался имперским языком, а ППЦ, хоть и от всей души критиковал американский империализм, но втайне тосковал по французскому империализму, как тосковали о нем почти все французы внутри своего нутра, в сердцевинке своих сердец, в лаврах своего Лувра. Конечно, для антиимпериалиста лучше всего жить в империи, где можно пользоваться всеми благами империализма и при этом праведно против него восставать, как это часто бывало в Соединенных Штатах, но французы тут были на втором месте: антиимпериалист мог пожить в бывшей империи. Таким образом, ППЦ, слушая мой американский, слышал и язык американского империализма, и слабеющее эхо утраченного французского империализма. Я ему не нравился, но я делал именно то, что от ничтожества вроде меня и ожидалось, – взывал к его низменной природе, заманивая его в рай. Я уже просек, что он за человек, когда тетка рассказала мне, что он приставал ко всем ее привлекательным подругам. Ужас какой, сказал я, а она равнодушно ответила: он же француз. Несмотря на все свои недостатки, я никогда не изменял любовницам и не пытался соблазнить их подруг. Я верил в преданность, даже если эта преданность длилась не больше ночи. Преданность была принципом, а у ППЦ таких принципов не было.
Интересно, пробормотал он, – вокруг нас по-прежнему бурлила вечеринка. «Рай», говорите. Может, мы с вами когда-нибудь туда съездим. Наведаемся в это… интересное местечко.
Затем ППЦ ушел, но наживку он проглотил, Ронин был прав. ППЦ не станет покупать товар у меня напрямую, но его страсть к товару другого рода тянула его к прекрасным незнакомкам, к будоражащей новизне их обнаженной юности. То был другой тип кайфа, пусть и недолгого, но означавшего, что этой страсти можно предаваться гораздо чаще. Признаюсь, меня и самого такие вещи по-прежнему интересуют, но не весь я с собой согласен. Я сказал себе, что мне трудно сосредоточиться – еще бы не трудно, когда в уши тебе шепчет хор покойников, а стоит посмотреть в зеркало, как из-за плеча выглядывает коммунистическая шпионка. Делать нечего, оставалось только не смотреть в зеркало.
Ночевал я на диване у тетки, и меня очень тревожили звуки, доносившиеся из теткиной спальни. Даже в два часа ночи тетка с юристкой вели себя довольно шумно, пока я лежал в темноте, так и не сняв ни брюк, ни рубашки. Я натянул одеяло до самого подбородка и стал думать о том, как Бон убьет Мана, как я занимался сексом с Ланой, все это время с легким ужасом вслушиваясь в то, что творилось за теткиной дверью. Из-за этой двери и раньше раздавались всевозможные звуки, когда там бывал ППЦ или доктор Мао, но те звуки были приглушенными, знакомыми. Источником звуковых пертурбаций обычно выступала скрипевшая теткина кровать, диапазон которой менялся в зависимости от гостя. ППЦ спринтовал или галопировал, изо всех сил мчась к месту назначения; доктор Мао был фланером, изредка он ускорялся, но чаще всего просто слонялся из стороны в сторону. ППЦ кончал горловым всхрипом, ставя восклицательный знак в конце Истории! Доктор Мао закруглялся затяжным медитативным выдохом, многоточием, указывавшим на неизвестное, еще не наступившее будущее… Тетка же редко издавала какие-то звуки, разве что тихо постанывала да тяжело дышала. Теперь же, судя по акустическим свидетельствам, она вела себя
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
