не возьмешь, а он как-то ловко, играючи и с удовольствием делал это. От души…
Ресторан постепенно заполнялся, и вскоре ни одного свободного места не осталось.
— Хорошо, что пришли пораньше, а то бы в ресторан не попали, — сказал Иван.
— А у нас новый лабух стал петь, зал всегда полный. Поет обалденно! Щас услышите, — подслушав наш разговор, просветил нас официант, выставляя вино и салаты.
— Поняли? — весело подмигнул Боря. — Это про Сашку.
На подиум стали выходить музыканты. Их оказалось пятеро: пианист, саксофонист, контрабасист, скрипач и ударник. «Странный состав для джаза», — подумал я. — Скрипка как-то не вязалась с моим представлением о джазе.
— «От саксофона до ножа один шаг», — вздохнул Боря.
— Ты чего мелешь? — удивленно повернулся к нему Иван.
— Да это не я. Это я вспомнил плакат, который висит в комитете комсомола.
Музыканты заняли свои места, попробовали инструменты и заиграли танго «Серебряные гитары». На свободное место в центре зала вышли одна за другой две пары и стали танцевать. Потом оркестр играл что-то из репертуара оркестра Глена Миллера, кажется, «В настроении». Когда появился Саша Виноградов, мы захлопали ему, нас поддержали редкими хлопками, а Саша показал нам из-за спины кулак.
Начал он с песни Ива Монтана «Сесибо». Пел он на французском:
C'est si bon
Bras dessus, bras dessous,
En chantant des chansons.
C'est si bon
De se dire des mots doux,
Des petits rien du tout
Mais qui en disent long.
Я знал перевод: в песне говорилось о том, как хорошо пойти неважно куда, рука об руку, напевая песни, говорить друг другу приятные слова и разные глупости. Видя наши счастливые лица, люди завидуют нам. В общем, все хорошо: и наши чувства, и то что мы любим друг друга, хорошо, когда я обнимаю ее.
C'est si bon,
Et si nous nous aimons,
Cherchez pas la raison:
C'est parce que c'est si bon,
C'est parce que c'est si bon,
C'est parce que c'est si bon
Мягкий, бархатный, обволакивающий баритон завораживал, и ничего не было удивительного в том, что все сидящие за столиками, трезвые и чуть пьяные, дружно аплодировали Саше. Он, непривычный к аплодисментам, неумело кланялся и улыбался. Потом он пел «Под небом Парижа» и «Только ты» из репертуара Элвина Пресли. Мы видели, какой Саша имел успех. Кто-то крикнул: «Очи черные»! Его поддержали аплодисментами. Он запел, да так, что даже у нас, кто знал его голос и слышал романс в его исполнении, мурашки пошли по коже.
Он пел, а зал подпевал:
Очи черные, жгуче пламенны!
И манят они в страны дальние,
Где царит любовь, где царит покой.
Где страданья нет, где вражды запрет.
Пел Саша здорово, но когда он исполнял предпоследний куплет:
Очи черные, очи жгучие,
Очи страстные и прекрасные.
Вы сгубили меня, очи страстные,
Унесли навек моё счастие,
то слова «Вы сгубили меня» произносил таким трагическим речитативом, почти срывающимся на рыдание, что невольно вспоминался Шаляпин с его «Блохой».
В ресторане мы просидели почти до двенадцати ночи и ушли вместе с Сашей.
В общежитие пускали строго до двенадцати, но мы договорились с вахтершей, чтобы она открыла нам, когда мы придем. Дверь, к нашему удивлению, была открыта и в коридоре оживленно что-то обсуждали два дружинника из студентов с комендантшей Варварой Германовной.
Увидев нас, комендантша сурово сказала:
— Вот «ещё нарушители. Целая компания, — комендантша потянула носом и, покачав головой, заключила:
— Да еще и пьяные.
— А сегодня у Ваткина день рождения, отмечали, — соврал Иван.
— Врете! — не поверила комендантша. — Ну, ладно. Только в следующий раз не пущу, будете ночевать на улице.
— А чего? Как раз белые ночи начинаются. Красота, — весело отозвался Саша.
— Поговори, поговори мне, а то сейчас отправишься, — пригрозила Варвара Германовна. — Спать идите. Вас мне только ещё не хватало.
— Мы пошли наверх, чтобы разойтись по своим комнатам. В коридоре у окна с озабоченными лицами стояли Леня Котов и Иван Силин. Силин, имея первый разряд по лыжам, выступал за сборную института, а недавно, совершенно неожиданно для нас, выполнил норму мастера спорта по настольному теннису и собирался переводиться в институт им. Лесгафта. Этому никто не удивлялся, потому что он был как-то приспособлен к спорту и больше времени проводил в спортзале, чем на учебе. Его атлетическую фигуру как-то заметил известный ленинградский художник и уговорил позировать для картины что-то типа «Молодая семья на пляже», где папа поднимает над собой ребенка, а мама с любовью на них смотрит. В результате, на картине оказалось узнаваемым не только мускулистое тело Ивана, но и его веснушчатое лицо.
— Лёнь, чего там Варвара шумит? — спросили мы у Котова.
— Да нас застукала у девок в изоляторе, — мрачно произнес Ленька. — Кто-то донес, сволочи.
— А там с Варварой дружинники трутся, Петька Семенов с Олегом Ветровым.
— А-а, ну теперь понятно, кто нас заложил. Вот гады, ходят, вынюхивают. И охота им этой хреновнёй заниматься?! — Силин с досадой сплюнул на пол.
— Так что случилось-то? — повторил я.
— В изоляторе лежит с температурой Верка, с которой я хожу, — живо стал рассказывать Силин. — Только у нее температуры уже нет, так лежит просто, балдеет. А там еще две подруги с Лешкиного худграфа. Вот мы и пошли к ним, когда общежитие угомонилось.
— Ну, понятно — чтобы скрасить их затворническую жизнь и подбодрить ласковым словом, — засмеялся Ванька Карюк.
— Ну да! — серьезно согласился Силин, — Мы еще прихватили с собой Кольку магаданского. Их же трое. Сидим тихо, никого не трогаем…
— Ага, тихо. Вы с Силиным шумели так, что все общежитие слышало. Поменьше надо было орать, — равнодушно сказал Ленька.
— Ладно, ты сам гоготал почище нашего, — отмахнулся Силин и с улыбкой добавил:
— В общем, весело было. Ну, сидим, никого не трогаем; вдруг — стук в дверь и голос Варвары: «Девочки, откройте». Мы затаились, думаем, постучится и уйдет, а она опять: «Девочки откройте, а то хуже будет. Я знаю, что вы там не одни». Деваться некуда, уже хотели открывать, но вдруг слышим, что Варвара уходит. Колька говорит: «Надо скорей сматываться». Да только слышим, что за дверью кто-то еще нас караулит.
— Да Петька с Олегом. Кто ж еще? — вставил Лёнька.
— Они, конечно, — согласился
