Бэар и отец отправляются в город, чтобы встретиться с дядей Хатчем в Рэймонде. Я не лажу с ним. Никогда не ладил. В основном это связано с тем, что он чуть не убил меня, когда мне было тринадцать лет. Мы плыли в семидесяти милях от побережья Вестпорта, и я каким-то образом запутался в леске. Дядя Хатч смотрел прямо на меня и ни черта не сделал.
— Отрежьте леску! — я кричал им. — Отрежьте чертову леску!
Она туго обвивала меня и разрубила бы пополам или утащила за борт, если бы Ретт не поднял снасти на лодку. Он спас меня, но дядя лишь проворчал:
— Успокойся, тебя бы это не убило.
Я думал иначе и больше с ним не рыбачил.
Приняв душ, я снова оказываюсь в том месте, которого старался избегать с тех пор, как приехал в этот город. «Паба Уэлдона».
Сразу замечаю Джорни.
— У меня дома около десяти? — спрашивает она. — Я просто помогаю с вечерним наплывом людей, а потом ухожу.
Сидя за стойкой бара и уставившись на толстые цепочки разноцветных рождественских гирлянд, свисающих с потолка, я молча киваю. Останавливаю взгляд на мужчине передо мной. Ее брат. И он не выглядит слишком довольным мной. Он барабанит пальцами по барной стойке.
— Она знает?
Ну вот, начинается. Буравлю его взглядом.
— Знает что? — огрызаюсь я. Знает, что за две недели я ненамеренно привязался к девушке, которая никогда не будет моей?
Эйв пристально смотрит на меня.
— Знает, кем был твой брат?
Часть меня полагала, что он знал Ретта и его связь с их семьей, но, честно говоря, это еще не самое худшее. Подношу стакан к губам.
— Нет.
На его лице заходили желваки.
— Послушай, мы не друзья. Наверное, никогда не будем. Я уважаю твоего отца, он помог нам, когда мы действительно в этом нуждались, но это дерьмо, которое ты затеял с Джорни, должно прекратиться. Сейчас. Покончи с этим.
Покончить? Забавно. Разве он не понимает, что я бы сделал это, если бы мог? Он защищает Джорни, и хотя я понимаю его, мне не нравится его требование.
— Мое прошлое касается только меня, — рявкаю на Эйва. Бросив деньги на стойку, киваю ему: — Помни об этом.
Его глаза сузились. Он точно знает, о чем я говорю. И, судя по внезапному осознанию на его лице, понимает, что я имею в виду.
Трудно смириться с реальностью того, что я ее потеряю. Это как будто снова оказаться в ловушке тех лесок, пронзающих меня насквозь, и знать, что другого выхода нет. Я должен перерезать леску.
ГЛАВА 28
Миграция — перемещение вида от одного местообитания к другому. На Аляске самой крупной миграцией является миграция лосося, когда рыба перемещается из соленой воды в свои края нереста в пресной воде.
Каждое утро просыпаясь, в туманные секунды между сном и явью думаю про себя: «Это не твоя жизнь. Ты живешь, потому что того человека нет».
И в этот момент меня настигает одиночество. В течение трех месяцев после пересадки сердца я находилась в изоляции в больнице. Я ненавидела это. Но за то время мне пришлось смириться с тем, что чья-то жизнь закончилась, а моя начинается вновь. Мое дыхание должно было принадлежать ему.
Возможно, то же самое касается и Линкольна. Он не должен был быть моим. Возможно, мое будущее было начертано звездами, и я изменила его, оставшись в живых? Или, возможно, мне просто нужно хорошенько выспаться, вместо той херни, которой я занимаюсь в последнее время, пока жду его.
Линкольн не появился. Не звонил и не отвечал на мои звонки. В последний раз я видела его, когда он выходил из бара после разговора с Эйвом.
Застаю Эйва перед тем, как он уходит в бар в субботу утром. Он уставился в свой телефон, потерявшись в этом моменте. Поднося чашку к губам, делает глоток, и, нахмурив брови, выглядит сосредоточенным.
Прочищаю горло.
— Что ты сказал Линкольну прошлой ночью?
— Ничего такого.
— Чушь собачья. Перестань мне врать.
Брат со стуком ставит чашку на стол.
— Я не вру. У нас был короткий разговор о том, какие у него намерения. Я толком ничего не сказал.
Эйв иногда чертовски выводит меня из себя. Из него нужно вытягивать информацию. Почти как с Линкольном.
— Сделай мне одолжение, Эйв, — брат, наконец, смотрит на меня, — перестань пытаться контролировать мою жизнь. С тех пор, как умерли мама с папой, ты только и делаешь, что пытаешься защитить меня, и я понимаю, ты старший брат, но я устала от твоих дурацких секретов и от того, что ты вмешиваешься в мою жизнь! — И чтобы донести свою точку зрения, ухожу из дома и даже хлопаю дверью. Наверное, это самое приятное хлопанье дверью, которое у меня было с тех пор, как я в шестнадцать лет сказала ему отсосать, когда он не позволил своей умирающей сестре курить травку с друзьями. Ладно, да, я понимаю его, и мой выбор слов был не совсем удачным, но, черт возьми, в тот день было приятно быть бандиткой.
Не смейтесь. Я всегда хотела это сказать.
Шагаю по мокрому от дождя асфальту, из-за утреннего ветра глаза слезятся и трудно держать их открытыми. Я иду по живописной тропинке на пляже к пристани, где, как мне кажется, может находиться Линкольн. Моросящий дождь будто завис в воздухе, заглушая все звуки, кроме рева океанских волн. Когда-то, кажется в другой жизни, я была той, кого мои родители называли своим диким ребенком. «Она живет в своем собственном ритме, и это адский ритм», — так говорил мой дедушка.
Где-то, каким-то образом эта маленькая девочка превратилась в девушку, которая боится. Наверное, потому, что она знала, что ее дни ограничены. Я смотрю на горизонт, где серое небо сливается с беспокойным морем. Пенистые гребни волн разбиваются о берег. Мои мысли возвращаются к Эйву и его потребности постоянно держать меня в неведении. Мне двадцать три, и хотя я понимаю, что он не хочет меня потерять, не могу больше так жить. Достаточно того, что я живу чужой жизнью; почему я не могу хотя бы решать, с кем мне спать?
Медленно шагая, в конце концов, я оказываюсь на пирсе. Конечно, Линкольн здесь, работает в лодке. Я щурюсь от дождя, лицо и волосы намокли. Еще ранее утро, и пристань окутана густым слоем тумана.
Сначала он не замечает меня, но затем его
