— Сколько живем, столько ты мне это твердишь, — говорит она.
В ее голосе столько нежности, что мне стыдно подслушивать. Я отворачиваюсь от них и лежу, не двигаясь. Звенит звонок. Время посещений окончено. Том Жардин неуклюже проходит к выходу.
Становится тихо. С соседней койки вдруг доносятся какие-то звуки. Это миссис Жардин, и она плачет. Вскоре она уже сморкается.
— Слезами делу не поможешь, — приговаривает она, — это уж точно.
Она выдвигает ящик металлической прикроватной тумбы и роется в его содержимом.
— Где же эта расческа? О, попалась. Господи, когда ж я головушку-то помою…
Она расчесывает свои седые волосы, негусто покрывающие череп.
— Лю-лю, — припевает она, держа во рту шпильки. Против своей воли я оборачиваюсь посмотреть. Она осторожно вынимает каждую шпильку изо рта и втыкает в волосы. Непонятно, зачем ей вообще нужны шпильки, волос-то совсем немного, что там удерживать. Она снова принимается петь, на сей раз со словами. Поет она, как будто дует в дудочку, и голос ее то срывается на визг, то стихает, и всё невпопад.
Вот тебе лесочка, вот мне шесток,
В речке поймаем мы раков пяток…[21]
Зубы щелкают, как челюсти каймановой черепахи. Она лезет в рот и вынимает мешающий ей протез. Мрачно разглядывает его. Потом замечает мой взгляд. Я отворачиваюсь, но уже поздно.
— Том не любит, когда я без протеза, — говорит она. — Но эта штуковина ужасно плохо сидит. Я ее вставляю, только когда он приходит. Жевать я и без нее могу — всё, кроме жестких корок.
Я не отвечаю. Она переключается на койку напротив, где колышется и булькает под одеялом живая гора.
— Как ваша дочь, миссис Рейли? Цветочков вам принесла, я гляжу?
— Это гладиолусы. Розовые гладиолусы. Чудесные цветы.
Голос, извергаемый горой, снова поражает меня чистотой звучания и приятной мелодичностью. Миссис Рейли трогает цветы гигантской белой рукой, с которой свисают трясущиеся шматки сала.
— Гладиолусы долго стоят, — соглашается Эльва Жардин.
— У дочки с ногами неладно, вот ведь напасть-то, — говорит миссис Рейли. — А все работа на ногах. Целый день за прилавком стоит. Не всякий выдержит.
— Девочка-то у вас нехуденькая. Попробуй такой вес на ногах поноси.
— Не может она на диете сидеть, Эйлин моя. У нее от голодания голова кружится. И я сама такая. Без еды и жить не хочется. Не поверите, миссис Жардин, что мне сегодня дали на ужин.
— Да вы ж показывали. Ясно дело, что такое никому не понравится, но вам же добра хотят, миссис Рейли. Диету, дорогая моя, доктор прописал. Не забывайте об этом. При таком весе сердце может не выдержать.
Миссис Рейли шумно вздыхает:
— Правда ваша, конечно, и я это знаю, но без кусочка хлебушка и еда не еда. Я всегда все любила есть с хлебом.
— Вот ведь смех-то, — рассуждает Эльва Жардин. — Взять, к примеру, меня. Я хоть до второго пришествия могла хлеб есть, и хоть бы хны. Кому чего, видать, Господь уготовил, всякому свои испытания.
— Все правильно вы говорите, — с раскаянием в голосе говорит миссис Рейли. — А я еще та упрямица, это верно. И ведь надо же, чтобы вы меня к уму-разуму призывали, — вы ведь протестантка, миссис Жардин. Мне должно быть стыдно.
Меня тошнит от этого ее смирения. Я бы на ее месте орала до хрипоты, требуя хлеба, и добилась бы своего, даже если б это стоило мне жизни.
— Судно!
Голос, как клубок дыма — слабый, невнятный. Потом в нем слышится отчаяние.
— Судно! Пожалста, судно…
Эльва Жардин вытягивает свою морщинистую шею, как старый матрос, высматривающий землю.
— Вот те на. И где же у нас медсестра? Сестра! Ау! Миссис Доберайнер просит судно!
— Сейчас, — невозмутимо отвечает сестра, находящаяся где-то поблизости. — Уже иду.
— Вы бы поторапливались, — говорит Эльва Жардин, — а не то понатворим мы тут делов.
Приходит медсестра, сдвигает занавески. Вид у нее уставший.
— Персонала сегодня не хватает, и как назло всем до одного нужно судно. Немудрено к кому-нибудь не успеть. Ну вот, миссис Доберайнер.
— Danke vielmals. Tausend Dank. Sie haben ein gutes Herz[22].
Эльва Жардин выбирается из кровати:
— Попробую-ка я до туалета на своих двоих доковылять.
Медсестра выглядывает из-за занавески:
— Погодите, миссис Жардин. Я помогу.
— Сама справлюсь. Вот, видите? Вроде получается!
— Молодец. Ну что, сами?
— Ежели что, я вас крикну, не волнуйтесь.
Согбенная, она уходит, ступая шатко и придерживая руками живот.
Медсестра заканчивает с миссис Доберайнер.
— Как вы, миссис Шипли?
— Сегодня, пожалуй, получше. Недавно выпила таблетку, и сейчас все неплохо. А скоро она выписывается, эта миссис Жардин?
— Она-то? — Медсестра, кажется, удивлена. — Совсем не скоро. Пока еще только одну операцию сделали. А чтоб вылечиться, еще две нужно, и то если ее вообще можно вылечить.
— А что с ней? Чем она болеет?
— Да много чем, — неопределенно отвечает медсестра, как будто жалея, что вообще что-то мне рассказала. — Не берите в голову. Лучше отдыхайте, хорошо?
— Да-да. Буду отдыхать. Больше я сейчас все равно ни на что не гожусь.
— Не надо так настраиваться, — говорит она.
Уже у двери она оборачивается:
— Может, вам судно, пока я здесь?
— Нет, спасибо. До туалета я легко дойду сама.
— Даже не думайте, — она, кажется, возмущена. — Вам нельзя.
— Но я же могу. Запросто. Если уж это крохотное создание может, я-то чем хуже?
— Нельзя, — говорит медсестра. — Это не одно и то же. Вам вставать не разрешается.
Неужели у меня все еще хуже, чем у Эльвы Жардин, этого хиленького гнома?
— Меня же скоро выпишут? Мне уже намного лучше. Скоро уже домой?
— Посмотрим. А сейчас — отдыхайте.
— Отдохну я сами знаете где.
— Не надо так настраиваться, — повторяет она.
— Надо смотреть в будущее с оптимизмом, вы хотите сказать?
— Именно, — отвечает она.
Она смотрит на меня в удивлении, как будто не может понять причину моего горького смешка. Затем пожимает плечами и уходит. Эльва Жардин возвращается и усаживается на стул рядом со мной.
