Над улицей гремит колокольный перезвон. Сомов никогда в жизни не заглядывал в церковный календарь. Но он понимает – это не сигнал о конце времён. Просто очередной религиозный праздник. Миху охватывает странное чувство. Надежда? Предвкушение? Иррациональная тяга к чему-то большему, чем он сам? Что-то манит, тянет, зовёт навстречу Солнцу, воздуху, звону колоколов. Школяр растерянно материться, пытается совладать с духовной нуждой, внезапной и неистовой.
Он мнётся, борется с дикими позывами, и, в конце концов, решается выйти из дома.
На улице жара. Но Миха отыскивает старую спортивную куртку с капюшоном. Ему кажется, что за ним следят. Громилы «Ордена зари». Люди из промзоны. Шпионы городской администраци. Паранойя – вечный спутник страха.
Перед дверью выпускник поливает шевелюру кокчетавским раствором. Затем кое-что вспоминает. Возвращается. Опускает зад перед компьютером. Пинает кнопку.
В соцсетях пара сообщений с интервалом в три дня. Душевные послания от Толстого.
«Как оно, в Сталинских Грязях? Училку видел? Колись, заправил вялого? В школе полнейший пиздец. Включи телефон, счастливый уёбок.»
«Хули ты оффлайн?»
Миха трёт виски. Кто-то успел создать прикрытие. Кто-то объяснил в школе, почему одиннадцатиклассника нет в городе. Скорее всего – Нона Викторовна и здесь успела. Хера он забыл в Сталинских Грязях?
Снова эта женщина. Снова мысли о неизбежном. Запасы мушиного экстракта остались в купеческом доме. Рано или поздно ему придётся встретится с кровожадной бестией. Сом мнётся, вздыхает, набирается сил – и включает телефон, выданный заботливой училкой. Один-единственный пропущенный звонок. Одно-единственное сообщение.
«Звонил Долденко. Отвратительное поведение. Быстро ко мне!»
Экран снова гаснет. Миха убирает трубку в карман. Нона Викторовна заблуждается. Ему не место в столовой под Вторым Пищевым Реактором. Он никакой не пожиратель. Совершенно точно, его не прельщает плоть, кровь, и, тем более, бесконечная вереница членов!
– Надо пройтись. Просто пройтись, ёб твою мать… подышать воздухом.
Сказано – сделано. Миха покидает душную обитель. Шагает навстречу колокольному звону.
***
Ноги сами несут Михаила Сомова к цели.
Он переходит улицу. И видит пробку. Десятки машин. Сотни людей.
Старухи. Старики. Приличного вида горожане в костюмах и галстуках. Казаки. Мамаши волочат скучающих детей. В воздухе пахнет ладаном. Над толпой знамёна с ликами святых, хоругви, запрестольные кресты и образа, пасхальные фонари на золочёных палках. Впереди – служители в чёрных и золотых одеждах. В руках у предводителя шествия золочёный ларец. Кто-то неразборчиво басит. Крёстный ход подхватывает торжественный молитвенный гимн.
К лицу школяра приливает кровь.
Его тянет к ларцу с нечеловеческой силой! Тянет, точно козла к капусте!
Миха трясёт головой. Борется с наваждением. Отвешивает себе звонкую пощечину. Это помогает. Желая сориентироваться в обстановке, он обращается к старухе с заплаканными глазами.
– Простите, а что за праздник?
Старушка шепчет, словно боясь заглушить хор.
– Великий праздник! Обретение частицы мощей Киприана-Заступника. Наш святой, наш, Кривоградский, родной, единственный. Моли обо мне, отче Киприан, бо бе плоть грешна и немощна, моли во избавление от греха телеснаго и душевнаго, моли о…
– Погодите, погодите. А что в ларце?
– Как такое не знать? Парень, ты крещёный? Небось, сидит днями за компьютером бесовским, да умножает грех! А во храм божий и носа не суёт! Стыд и срам! Тьфу, пропащий! Ну-ка, перекрестись!
Сом придаёт лицу приятное выражение. Троекратно крестится. К счастью для самого себя, он не совершает позорных ошибок. Телеконференция с попом из «Ордена Зари» прошла не зря. Тем временем бабка показывает класс, реальное духовное рвение – крестится с такой скоростью, что потоки воздуха развивают её седые космы. Переводит дыхание. И отвечает.
– Перст в ларце. Светлый перст Киприанов. Слава тебе, Господи, аллилуйя!
Школяр отпрыгивает от старухи в самых растрёпанных чувствах. Старая деревянная церковь поднимается над чёрными водами памяти. В голове звучит лягушачья песнь. Перед глазами стоят пляски Киприана Ядриги.
***
Миха смешивается с толпой.
Бредёт, сам не зная, куда и зачем.
Впереди – синие мундиры. Бородатые джентльмены косплеят казаков. Несут на палках портреты царя. Сквозь гомон толпы раздаются степенные и благочинные речи. Обвешанный орденами атаман беседует с войском.
– Хватит языками чесать. Яшка Клаузнер – нормальный мужик, хоть и с прожидью. Принципиальный мужик. Помните, когда эти сволочи из Новомихайловского храма пытались присвоить честные мощи – он так и сказал, дескать, хуй вам, собаки бездуховные. Хуй вам, сволота! Не для того батюшка Егорий три года пороги оббивал, Москве кланялся. Быть персту в нашей церкви, и нигде больше! А месяцем раньше мы пошли в баню – я, Мишка, Мишкин сын, и Клаузнер. Так у него хуй, вы не представляете, криво обрезан. Как бы наискосок. Половину залупы видно. Мишкин сын смеётся. Спрашивает, дескать, ты наполовину иудей или наполовину христианин? А Клазузнер стоит в углу, и хуй мылит, значит, мылит хуй, а в глазах у него, знаете, такая вот благородная грусть… погодите-ка. Это что за бесовщина!?
Крёстный ход занимает всю проезжую часть. Вместо того, чтобы разделить народное ликование – какой-то бессовестный автомобилист восстаёт против дела благого и славного. Давит на гудок! Мало того, высовывается из кабины. Начинает верещать, словно потерпевший.
– Дайте проехать! Заебали своим некрокультом! Я на работу опаздываю!!! Проехать дайте!!!
Ряженые спешат воздать бездуховной скотине. Бородач-орденоносец подскакивает и охаживает мерзавца портретом государя. Другой боец казачьего войска вцепляется в волосы, тянет автомобилиста из машины. Тот бьёт по газам. Пытается объехать процессию. Врезается в фонарь. Битые стёкла, бабий визг, крики, матерная ругань. Часть процессии обступает аварию, снимает потасовку на мобильные телефоны. Но крёстный ход не замедляется.
Гусеница из людей ползёт ко вратам Войсковой церкви, первого Кривоградского каменного храма. Весело звонят колокола. Весело играют солнечные зайчики на хоругвях. Вот она, радость людская! Вот оно, счастье для души и сердца!
Лишь один человек избегает сладостного трепета – Михаил Сомов.
Все его мысли лишь о ларце.
***
Перед положением во храм, раку опускают на каменную брусчатку.
Ларец готов к народному целованию.
Без суеты, без толкотни, без лишней спешки – из крёстного хода вытекает тонкий людской ручеек. Один за другим, горожане прикладываются к стеклянной крышке, крестятся, и, светясь от радости, возводят очи к небу.
