а явно несут какие-то выгоды: самка созывает самцов, чтобы инициировать «спермовойны» внутри себя и отобрать лучшее семя для оплодотворения.
Подытоживая, следы промискуитета у человека имеются. Да и анализ социальной организации и поведения многих видов современных обезьян показывает, что древние люди почти наверняка существовали группами из многих женщин и многих мужчин от 30 до 75 человек (Файнберг, Бутовская, с. 237; Панов, с. 98), а в таких условиях у обезьян всегда практикуется промискуитет — сексуальные контакты многих самок со многими самцами. Таким образом, именно эта форма сексуальной организации была характерна и для древнего человека. К тому же промискуитет устраняет необходимость конфликтов за право доступа к особи противоположного пола, то есть упрощает мирное существование в большой группе (Райан, Жета, с. 148).
В условиях промискуитета не может быть известно отцовство не только конкретного самца, но и феномен отцовства вообще: при непрекращающихся спариваниях установить причинно-следственную связь между ними и беременностью просто невозможно. Самки однажды просто вдруг рожают — это должно выглядеть неким естественным процессом, не зависящим от взаимодействия с самцами.
Ни умозрительные построения советских антропологов, ни антропологов западных о том, как выглядели и функционировали общества древних людей, и как затем сложился переход к образованию лишь парных связей, в свете данных современной приматологии не выглядят удовлетворительными. У промискуитетных приматов, живущих большими группами, стычек самцов из-за самок не наблюдается, и, более того, проще даже представить обратное: стычки между самцами могли бы происходить как раз в условиях моногамии, когда один самец монополизирует самку. А учитывая же тот факт, что у обезьян в большинстве случаев именно самкам принадлежит сексуальная инициатива, то конфликты самцов из-за самок вовсе могли бы только озадачить. Мало того, образование стабильных парных связей с эксклюзивной сексуальностью внутри пары (моногамия) представляет собой очевидное противоречие женской природе приматов, самки которых в поисках сексуального разнообразия активно посещают соседние группы, что заодно ведёт и к большему репродуктивному успеху и генетическому разнообразию вида. Промискуитет выгоден всем сторонам и по всем параметрам, и потому какой-либо объективный смысл в монополизации самок самцами отсутствует. Такая монополизация скорее оказалась бы даже вредной и невыгодной виду в целом.
Среди прочего, поскольку при промискуитете крайне сложно представить открытие феномена отцовства, то и известная гипотеза Оуэна Лавджоя, согласно которой, самцы стали монополизировать самок, чтобы быть уверенными в своём отцовстве, выглядит сильно неубедительной и даже романтизированной. Как замечали антропологи ещё сто лет назад, "желание надёжно знать, кто является твоим потомком, кажется слишком сентиментальным чувством для варвара" (цит. по Крих, с. 49), и с этим трудно поспорить. Это замечание актуально и для современности, когда так много отцов-уклонистов от уплаты алиментов.
Даже у цивилизованных римлян, как было описано выше, отец без проблем мог отказаться от собственного ребёнка и при этом так же легко усыновить кого-нибудь другого. Кровное родство в древности вряд ли имело какую-то особую ценность — родство устанавливалось и осмыслялось по очень широкому спектру оснований, а не только по крови. Значимость именно кровного родства, вероятно, стала характерной только для последних столетий, да и то только для некоторых прогрессивных культур. Даже у некоторых современных африканских племён отцом ребёнка считается не тот, кто его зачал, а именно муж матери — в случае смерти мужа, все дети, которых вдова родит впоследствии, также будут считаться его детьми и принадлежать его клану, хотя уже и будут зачаты от совсем другого мужчины (Fox, 1997, p. 226).
Даже маститые антропологи отмечали неубедительность ссылок на отцовство как основания для монополизации женщины в древности. Как указывал Леви-Строс, легендарный Бронислав Малиновский в одной своей книге утверждал, что у всех народов одним из движущих мотивов брака является "естественная склонность каждого мужчины иметь дом и хозяйство и естественное стремление иметь детей", а в другой же книге писал совсем иное: "в большинстве обществ самец отказывается нести всякую ответственность за своё потомство, если его не вынуждает к этому общество". "Действительно, любопытная естественная склонность!" иронизирует французский антрополог (Леви-Строс, 2001, с. 24).
Сомнительная ценность отцовства заставляет приматологов выражаться о гипотезе Лавджоя не очень лестно. "Доказать подобное утверждение могла бы лишь маловероятная находка останков самца и самки с обручальными кольцами на пальцах; во всех остальных случаях оно останется чистой спекуляцией" (де Вааль, 2014, с. 93).
Когда я рассказывал подруге, что переход от древнего промискуитета к современным "парным связям" в антропологии так и не нашёл вразумительного объяснения, она с удивлением посмотрела на меня и выдала:
— Так это же очевидно! Люди просто стали умнее…
— Умнее? — улыбнулся я. — Думаю, любой школьник на уроке математики скажет, что когда вместо десятка яблок у тебя остаётся только одно, это скорее утрата, чем какой-то разумный ход.
Так как же возникло то, что мы называем «моногамией» у человека? Когда и в силу каких причин, если неупорядоченные сексуальные отношения так удобны и выгодны нашим родственникам-обезьянам, а значит, были удобны и выгодны и нашим древним предкам? Почему человек однажды перешёл к монополизации женщин, которую мы сейчас именуем браком?
Может показаться, что разобраться в этом вопросе уже просто невозможно, но это не так. Дальше попробуем реконструировать причины этого грандиозного явления, добавив ко всему вороху уже изложенных данных ещё кое-что, что и поможет нам выяснить, как мужчина стал монополизировать женщину и господствовать над ней. И случилось это до возникновения частной собственности и перехода к земледелию, как ошибочно полагал Энгельс.
2. Начало мужского господства
Как случилось, что на одном конце спектра — ворох повально промискуитетных обезьян, а на другом — якобы сугубо «моногамный» человек? Как исторически вдруг случился этот кардинальный разрыв? Попробуем разобраться.
Начнём с того, что, как и в случае с животными, термин «моногамия» (единобрачие) применительно к человеку оказался не слишком удачным. Этим словом исторически обозначали брак в Древней Греции, где у мужчины могла быть только одна жена, а у женщины — только один муж. Впоследствии этот термин распространился на все аналогичные союзы, ограниченные единственными супругами. Современный человек, сталкиваясь с описанием того, что у древних греков был моногамный брак, по простоте душевной думает, что, значит, у них был такой же брак, как и у современного европейца. Но дело в том, что это совсем не так.
Древнегреческая моногамия — это не о сексе, не о сексуальной эксклюзивности и супружеской верности. Там этого не было, и мужчине легко дозволялось практиковать сексуальные связи вне брака: это и распространённые контакты с гетерами (аналог современных
