Мужчина в сердцах выругался на иностранном языке.
— Анна. Тогда сейчас будет тренировка. Иди переодевайся и приходи.
— Какая тренировка? Два часа ночи! Я вообще-то работала несколько часов и устала. Что вы вообще здесь устроили? Совсем заняться нечем? Я вам быстро работу найду.
Гнев во мне закипал все сильнее с каждой минутой.
— Ань, Ань, ну не кипятись. Прости. Мы не думали, что Сенсей, — тут Рита осеклась и, вскинув взгляд на японца, быстро добавила, — такой опытный воин. Заигрались немножко. Но мы больше не будем!
— Мне кажется, эту игру надо вообще удалить! — быстро закивала Соня.
— Есть что поесть?
Девочки переглянулись и растерянно повернулись в мою сторону.
— Шикарно. — Мне все было понятно без слов. — Вот спасибо, подруженьки. Помощницы, блин.
Соня подскочила с дивана.
— Я сейчас. Я быстро. — Доносилось уже из коридора.
— Тренировка с утра обязательна. Мы выбились из графика. Времени и так нет, а ты филонишь. — Да? А есть, спать и жить мне вообще можно? — нервы сдали и я перешла на ультразвук.
— Аня, Аня. — Рита подлетела ко мне и обняла за плечи. — Ну, все. Мы правда все поняли. Не кипятись. Лучше скажи, ты помнишь, мы хотели снять как вы с Сенсеем занимаетесь на крыше? В предрассветных лучах восхода. Ну круто же будет, согласись!
— Мне кажется мы с этим опоздали. Холодно уже. Не сегодня завтра снег пойдет.
— А если термобелье под кимоно надеть? Ну хоть несколько коротких роликов. Я потом смонтирую. В крайнем за два-три раза отснимем. Что нам мешает заходить греться после каждого дубля?
В комнату вошла Соня с тарелкой и чашкой дымящегося чая. И бодро сказала:
— А я еще и чай нам в термосе сделаю! Не замерзнем! — и уже извиняющимся, — Ань, только один кусок пиццы остался. Мы заказывали. Я тебе больше оставляла, — Она перевела грозный взгляд на Ритку, — но кто-то съел!
— Это не я.
Три пары глаз скрестились на мужчине в белых одеждах. Тот подобрался, коротко кивнул, выдал:
— В 6:30 на крыше.
И ушел.
Вот же… Сенсей.
* * *
Белое бескрайнее пространство. Волчица. Ласкающая слух тишина. Умиротворение и покой.
Молчим. Казалось, у меня к этому существу миллионы вопросов, день изо дня разъедающие мое нутро и не дающие спокойно жить. Но вот я здесь и все они кажутся столь несущественными и мирскими. Это все неважное. Наносное.
Я словно льдина в Северо-Ледовитом океане. Сверху я кажусь самой обыкновенной и невзрачной, зато под водой скрывается большая моя часть. Такую меня, целиков, без утайки, вплоть до каждой трещинки, не увидит и не узнает никто и никогда. Я этого не допущу.
Я плыву то сквозь спокойные, то сквозь бушующие воды. Нет ни начала моего путешествия, ни конца. Меня несут различные течения, и я совершенно не могу повлиять на свой путь. Холодные — наращивают мне толстую шкуру, теплые — делают меня почти прозрачной, могут даже надломить или истаять до основания.
Но я все плыву и плыву. И это мой Путь. Я не могу предугадать куда я движусь и где окажусь завтра, через неделю, через год. Даже, казалось бы, видимая на горизонте цель может так навсегда и остаться несбыточной мечтой. Но была ли та мечта целью всей моей жизни или она была лишь миражом?
Возможно, это путешествие будет длиться многие годы. На пути будут встречаться препятствия. Я буду попадать в заторы из других льдин, оседая в этой толчее годами и себе не принадлежа. А, возможно, там и останусь погребенная под чужими завалами. Или же придут перемены погоды, и я снова отправлюсь в плавание.
Этот путь не бесконечен. Все рано или поздно заканчивается. Но, оглянувшись, я пойму, что ничего не происходило зазря. Любое испытание было для чего-то нужно.
Я существую. Я иду своим путем. Я есть путь. Я есть.
* * *
Будильник я не слышала. Очнулась оттого, что меня трясла Ритка как тряпичную куклу.
— Да что такое! Вставай уже. Скоро рассвет! И съемку запорешь и Сенсей потом запорет уже тебя. Не жалуйся!
Спросонья я никак не могла понять, что этой девушке от меня надо и кто это вообще. И тут мне в лицо прилетело что-то холодное и мокрое. Я резко села, чуть не ударившись с Ритой лбами. Мое возмущение было настолько велико, что застряло где-то в надежном месте между третьи глазом и висюлькой, которую Джерри дергал Тому, когда тот его глотал.
Стянула с себя мокрую ткань и непонимающе уставилась на полотенце.
— Ань, прости, мы тебя десять минут добудиться не можем. Мы перепугались, что тебе плохо.
Голова и впрямь была ватной. Кажется, мне что-то снилось. Но что?
— Сколько времени? — хриплю пересохшим со сна голосом.
— Да проспала ты уже все на свете. Ну, вытряхивайся уже. Нам же тебе еще надо лицо успешного человека нарисовать вот на этом помятом непонятно чем. — Нетерпеливо дергала меня за ногу Рита.
— И одеться! — Соня стояла рядом, прижав к груди что-то белое.
— Ой, фух. А в душ можно?
— Какой душ?! — завопили девки хором.
* * *
— Это что? Татами?
— Обалдеть. Настоящие софиты? Откуда? Свет шикардос…
— Сенсей, это вы сделали?
Мы втроем стояли на крыше и обалдевали от открывающейся перед нами картины. Какой грязный, драный рубероид? Какие обшарпанные перила? Нет! Не слышали!
Перед нами находилась целая съемочная площадка с профессиональным светом. И откуда он только запитан?! Покрытие было мягким, пружинящим, идеально черным. Сенсей в белом кимоно выглядел на фоне всего этого монументально и несокрушимо.
Наши отпавшие челюсти никак не удавалось подобрать назад.
Первой очнулась Ритка.
— Божечки! Это ведь светильник с октобоксом, — Риткины руки тряслись от возбуждения, но она никак не решалась прикоснуться к осветительному прибору, — И стрипбокс есть. Сенсеюшка, можно я вас поцелую?
Японец дернулся было в сторону, но резко вскинув руку, сказал:
— Время.
И все сразу же пришли в движение. Рита стала бегать, то и дело заглядывая в объектив в поисках лучшего ракурса, Соня начала сгружать принесенные с собой вещи подальше от съемочной площадки.
Я подошла к татами и зябко поежилась. Надо раздеваться… В семь утра, на высоте двенадцатого этажа, в конце ноября, скажу я вам, не самое удачное время для прогулок в кимоно и босиком. Я медлила. Расстегнула куртку… Стащила один рукав…
