– А-а-а-а!..
– Вперед! – рявкнул Туманов. – Не театр! – и толкнул меня в пространство между двумя глыбами. Он отвлечет их. Я знаю, что он имел в виду…
Я отупела окончательно. Не стыжусь об этом говорить, потому что сами понимаете. Не моя это стезя – война. Тем паче война с призраками. Тем паче, когда опять гибнет подлец Гулька. Тем паче, когда усталость превалирует над желанием жить, а ужас над усталостью.
Как он меня вытолкал из леса – вообще не помню. Пустая ячейка в памяти. Ноль информации. Помню Сузур. Бутылочного цвета, безумствующий, неистово летящий на камни. И два обрыва, метров по десять высотой – на том берегу и на этом. А тот, который на том – он черный, страшный, исполосован сивой рябью вкраплений. Под обрывом – каменистое прибрежье. На нашем берегу деревца – кривоногие, корявые. А на том – пейзажик – так вовсе венерианский. Голые изодранные скалы, жалкие кустики, и повсюду камни, камни, серые, черные, со ржавым налетом – и по ним, пузырясь, дико пенясь, бурлит вода.
– Вон они – три гряды! – истошно завопил Туманов, тыча пальцем на тот берег.
«…Три судьбы, три сестры милосердья…» Меня качало, периодически встряхивало. Как в сизом тумане перед глазами летели горные макушки. Куда там три, их там тридцать три. Туманов, не копти…
– Уродливые корни, уродливые корни… – забубнил он, бешено вращая головой. – Проверь под тем деревом, – подтолкнул меня куда-то наискосок. – Да смотри не шмякнись. А я – под этим…
Он кинулся к сосне, висящей над обрывом. Она была похожа на скелет динозавра. Чешуйчатый костяк, изогнутый круп… Корни бугристыми конечностями вырастали из земли, вздымая ствол. Часть цеплялась за обрыв, часть падала вниз, вонзаясь в вертикаль пропасти. Уродливые корни, уродливые…
В голове полыхал сиреневый багульник. Вьюжило – с поземкой, с посвистом. Я бежала и спотыкалась. Опять бежала, опять спотыкалась. Какая-то птица-дура, сидящая на ветвях, исполняла сумасшедшее ариозо – нечто среднее между «кар-кар» и «ква-ква». Почти по-человечьи орала, набатом била по ушам… Сосна напоминала человека, пытающегося выбраться из пропасти. Корни ползли по земле – это были руки, которыми висящий над бездной цепляется за жизнь. Они полого тянулись вниз, а дальше, над самой кручей, обрывались, и начиналось непосредственно дерево – рогатиной, о двух стволах, углом к воде. Страх притупился, я просто ничегошеньки не соображала! Присела на корточки и попыталась плавно съехать. А ведь могла догадаться, что обратно не вернусь! Плавно не получилось, я поехала по лысому туловищу, как по льду, и увидела летящую на меня пропасть… Завизжала душераздирающе. Все каналы мои распахнулись: осязающие, проницающие, мочевые… Вскрылись старые чакры. Пронзительно вопя, я въехала в дерево. Руки обхватили шершавые стволы, а голова клюнула в пустое пространство между ними. И враз всё закачалось. В глаза метнулся вид в плане: зеленая вода, камни, мелкий галечник на берегу… и еще какая-то подозрительно тонкая двойная змейка, охватывающая ствол и извилисто бегущая по обрыву.
– Здесь! – истошно завопила я.
– Спускайся!..
И тут же ударила по ушам тугая автоматная очередь…
Это было не столь ужасно, как невероятно. Как я очутилась на лестнице? Помню свои слезы, не дающие видеть, помню собственный собачий вой (дикая собака Динка?!), помню руки, скребущие узловатые предкорья (если есть такое слово), и тело, висящее над обрывом (неужто мое?). Нога нашаривала лестницу, а руки уже готовы были разжаться и швырнуть меня головой на камни. И одна разжалась, другая за ней, но первая успела цапнуть веревочную перекладину, вторая пришла ей на подмогу. Я закружилась, влетела плечом в отвесную стену. Но боли не испытала – лишайник на камнях смягчил удар, я заскользила вниз, при помощи одних лишь рук, обжигая пальцы. Висела, как сопля на ветру, и этот ветер меня трепал, бросал то в пропасть, то на стену. Желание разжать пальцы было просто невыносимо.
– Довольно, прыгай! – раздалось сверху.
Я отпустила лестницу, пронеслась метра полтора и покатилась по галечнику, визжа и собирая в клубок все знакомые матерные слова. Поднялась пьяной растрепой на карачки. Боль душила. Располосованные ребра, горя огнем, не позволяли нормально въехать во все фишки.
Туманов свалился куда культурнее. Упал на полусогнутые, отбежал, рванул из-за спины автомат. Привалился мешком на камень и, врастив приклад в плечо, принялся молотить по вершине обрыва. Грузное тело в дерюге отпало от лестницы, как яблоко от яблони, и, молча прорисовав дугу, упало на гальку. Но другой уже держался за корни, нащупывая ногой веревку. Еще какие-то фигуры в белесом тумане царили над обрывом, кучкуясь у дерева. Сейчас полезут. Поштучно.
– Сбей лестницу! – завизжала я.
Ему и без советчиков было тошно. Он выбросил рожок из автомата, вставил новый, хряпнул затвором. Принялся остервенело долбить по обрыву. Еще один безумец, разжав руки, сверзился в пропасть. Лестница висела. Туманов осветил сей факт емкой бранью, вбил новый рожок. Стал стучать короткими очередями. УАУ! – перебил одну веревку! Ползущий человек взметнул руками, оборвался. Покатился по камням, перебирая ногами. Вторая веревка лопнула сама, не снеся тяжести, медленно опала, накрыв лежащих.
– Амба! – возвестил Туманов. – Отстрелялись! Патроны кончились!
Бросил автомат и, что-то радостно лопоча, побежал ко мне. А я все вставала с корточек. Он поднял меня одним рывком, как штангу.
– Бежим, Динка… Чуешь, солнышко, мы с тобой вылитые Василий Иванович с Петькой на берегу Урала… а эти козлы вон на обрыве нас хотят… Бежим-ка, Петька, прыжками отсюда, нам с тобой жить мафусаилов век, так чего же мы?..
– Смотри, Василий Иванович… – пробормотала я, потрясенная, тыча пальцем ему за спину. Я глазам своим не верила. Это какая же сила должна двигать живыми людьми? Нечистая, не иначе…
Люди прыгали с обрыва.
Нет, серьезно, безо всяких комплексов и парашютов. Они видели перед собой цель и хотели до нее добраться. Любым способом. Того требовала установка, а в ней ничего не говорилось о безопасности исполнителей. Вынь да положь, товарищ. А сам ты хоть сдохни, хоть выживи. Кому ты интересен? Таких, как ты, на Руси полтораста миллионов… И они исправно следовали заложенной в голове директиве. Одни устремлялись с обрыва «солдатиком», подогнув в полете ноги, выбрасывая руки вверх для пущей стреловидности. Другие шагали как по асфальту, а потом кувыркались в воздухе, исполняя грузные кульбиты. Долетев до камней, разбивались насмерть. Лежали неподвижно. Хотя нет, кто-то выживал! Честное слово! Трое или четверо, с переломанными конечностями, с отбитыми внутренностями, пытались приподняться, ползли на нас, беззвучно щеря черные рты…
На них падали новые, и уже среди этих новых находились такие, кто не оставлял попыток добиться цели. Они передвигались на руках, волоча за собой по камням разбитые ноги. Кто-то маленький, сухощавый, с окровавленной башкой, даже поднялся и сделал в нашу сторону один неверный шажок…
Мы побежали вдоль реки, подгоняемые священным страхом. Клянусь, Василию Ивановичу с Петькой такие варианты не снилось. По ним жарил из «максимки» белобрысый казачок, и все проблемы. Никаких бзиков, психотехнологий. Умирай без нервов, товарищ, мир не безумен… У первой излучины мы встали как вкопанные, обернулись, дружно, словно по команде. Серое месиво шевелилось, напоминая раздавленный муравейник. Отдельные части месива переползали с камня на камень, медленно двигаясь за нами.
