тобой на крыше?
Я уставился на нее, чувствуя, как тепло нашей связи, понимания друг друга, меркнет, как затухающий огонек.
— Кто? — не отставала она.
Я все понял. Ей нужен был козел отпущения, человек, на которого можно свалить вину и ненавидеть вместо меня. Плоть и кровь — вот что она понимала, а не символы на больничной простыне.
— Кто это сделал с тобой, Пит?
И в тот момент мне не составило труда помочь ей и назвать имя, хотя я-то понимал: «кто» роли не играло. Не будь Бена Ригби, на его месте оказался бы кто-то другой: Гёдель доказал это. Но мне было несложно сплестись с сестрой пальцами, объединяясь против старого врага, и выместить все мое разочарование, страх и одиночество, сдавить их в пулю и сделать этот выстрел.
— Бен Ригби, — сказал я и тихо добавил: — Я бы хотел, чтобы он умер.
СЕЙЧАС
Винчестер-Райз пустует. Из-за поворота я вижу свой дом, блестящая краска входной двери проглядывает из-за куста остролиста. Мы сидим на корточках, прижавшись спинами к низкому заборчику, и смотрим сквозь клубы собственного дыхания, расплывающегося белым паром в лунном свете.
«Двадцать четыре окна», — думаю я. Двадцать четыре окна выходят на тротуар между нашим укрытием и моей входной дверью. Я сжимаюсь, прячась от наблюдателей, которых навоображал за каждым стеклом. Поднимается ветер, и на мгновение мне кажется, что я слышу радиопомехи в шелесте сухих ветвей. Но ветер стихает, и улица снова погружается в тишину, неподвижную, как мышеловка перед тем, как захлопнуться.
— Вот они, — Ингрид показывает на старенький автомобиль, припаркованный прямо через дорогу от моего дома, грязно-белая краска на котором стала кисло-желтой в свете уличных фонарей.
— Откуда ты знаешь? — шепчу я. — Специальная антенна для связи? Искусственно заниженный подвес, идущий вразрез с паршивым внешним видом?
— Нет.
— Тогда как же?
Ингрид смотрит на меня.
— Питер, как давно ты живешь на этой улице?
— Четырнадцать лет, с тех пор как нам было по три года.
— Сколько раз ходил по этой улице?
— Тысячи.
— Хоть раз за все это время, за все твои прогулки вдоль и поперек этой улицы, видел ты когда-нибудь эту машину?
Наступает долгое молчание.
— А-а, — тяну я удрученно. — Шпионство — это просто здравый смысл, что ли?
Она сверлит меня взглядом.
— Нет, это очень конкретное и хорошо натренированное чутье.
Я осматриваю другие машины, пытаясь вспомнить, какие из них видел раньше.
— Только эта? — с надеждой спрашиваю я.
— Только эта, — подтверждает Ингрид.
— Значит… сработало.
Сработал вчерашний выстрел в небо. Воспользовавшись телефоном и кредитной карточкой, которые мы стащили из рюкзака волынщика на Королевской Миле, я заказал два билета на самолет из Эдинбурга в Марракеш на имя Сюзанны Мейер и Бенджамина Ригби.
— Ты права, — сказал я ей тогда. — 57 уже должны быть в курсе, что я использую имя Бена. А после того что Бел… — Я запнулся, вспомнив капельки крови, застывшие в волосах моей сестры, как брызги краски, — устроила за школой, мы знаем, что у них нехватка оперативников. Если повезет, они заглотнут наживку и снимут часть людей, ведущих наблюдение за моим домом, чтобы поймать нас перед посадкой и надеть черные мешки на наши головы.
Подумав немного, я добавил к брони третий псевдоним — Бет Брэдли.
— Зачем третье имя? — спросила Ингрид, заглядывая мне через плечо.
— Для Бел, — ответил я. Я рассчитываю на тебя, сестренка. — Если они так и не поймали ее, то подумают, что она с нами. Тогда им придется послать своих лучших людей.
— Черт. — Ворчание Ингрид возвращает меня в настоящее. Она пристально наблюдает за машиной.
— Что такое?
— В машине только один человек.
— Это ведь хорошо?
— Это очень плохо. Слежку ведут команды по два человека, никаких исключений. Второй тоже должен быть тут. И если его нет в машине, значит, он внутри дома.
— Мы можем взять их по отдельности?
Ингрид смотрит на меня как на идиота.
— Извини, — шипит она, — в последнее время я слишком мало сплю, так что, видимо, задремала и пропустила пару лет, за которые ты успел превратиться в ниндзя.
Воцаряется обиженное молчание.
— Можно было и не язвить.
— У них открытая радиосвязь. Попытаемся ударить одного — второй вызовет подкрепление в ту же секунду, стоит нам хотя бы щекотнуть его напарника.
Она раздосадованно выдыхает и закрывает глаза, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, обдумывая варианты развития событий. Судя по ее бледности, ни один из них не годится.
— Нужно уходить, — наконец говорит она. — Это самоубийство в семнадцатой степени. Мы можем уехать куда угодно: в Токио, Мумбаи, Момбасу. Мы опережаем их на двадцать четыре часа, у нас целые сутки форы, которые я постараюсь растянуть на всю жизнь, если только сейчас мы дадим задний ход. — Она открывает глаза, и в темноте они кажутся очень тусклыми. — Прошу тебя, Пит. Если мы пойдем дальше, все наши старания псу под хвост.
Ее просьба повисает в воздухе, а я поворачиваюсь к машине.
— Пока я буду разбираться с ним, — спрашиваю я, — ты сможешь справиться с тем, кто находится в доме?
— Пит?
— Сможешь или нет? Просто ответь.
Она беспомощно пожимает плечами.
— Зависит от того, кто там. Я два месяца занималась единоборствами, как и любой другой оперативник, но оценки у меня, — она потирает шею, словно вспоминая старую травму, — были средними.
Я обдумываю наши варианты. Я могу уйти сейчас: Токио, Мумбаи, Момбаса; автомобильные гудки, выхлопные газы; анонимность толпы в новом городе; новое имя, новая жизнь, новый язык; найти работу, завести семью; не расставаться с прошлым, которое я буду пытаться забыть, а оно будет упрямо лезть ко мне в кошмарах; вздрагивать при звуке любого шага на лестнице. И хуже всего: никогда не узнать.
Никогда не узнать почему.
Гёделя называли Почемучкой, и посмотри, как он кончил.
Иногда смелость — это понимание того, чего ты боишься больше всего на свете.
— Иди, — говорю я ей.
— Но, Пит, — Ингрид кажется совершенно потерянной. — Да как ты вообще… Пит!
Но я уже встал, иду, сворачиваю за угол. Я подавляю нелепое желание начать насвистывать. Просто делаю то, что и всегда: иду по своей улице, как всегда; мимо голой березы, как всегда; перепрыгиваю трещины в тротуаре — я же могу провалиться!
Белый автомобиль уже как будто удвоился в размерах, скоро проглотит меня, проглотит весь мир. Темные окна светятся, и я чувствую, как вся улица давит на меня, давит, давит своим весом. Остановись, Пит! Мой дом теперь враждебная территория, но все-таки
