С меня хватит. – Резким движением она срывает шляпу и начинает выдергивать из волос шпильки, продолжая свой отрывистый монолог. – Эффи была права. Семья уничтожена. Вдребезги. Прицельным попаданием бомбы, и нас уже не собрать. Никогда. Мы – как разбитая тарелка. Как вот эта разбитая тарелка. – Она хватает ближайшую – белую, филигранную.
Я настолько поражена взрывом ее негодования, что вцепляюсь в балюстраду. Этого не может быть. Бин – оптимистка. Бин всегда за примирение. Если Бин сдастся…
– Тарелка не разбита, – говорит Криста, глядя на Бин, как на ненормальную.
– Да что ты? – пронзительно вскрикивает Бин. – Сейчас мы это исправим. – И под изумленными взглядами всех присутствующих она швыряет тарелку о каменные плиты террасы, и та, само собой, разбивается. – Упс, – говорит она Кристе. – Надеюсь, ты не планировала толкнуть и ее до кучи. Если так, спиши на естественную убыль. Упс. – Она хватает другую тарелку и шмякает о каменные плиты и ее. – Еще естественная убыль. Досадно, да, Криста, когда уничтожают то, что тебе дорого?
Бин хватает третью тарелку, и тут Криста встает, ее ноздри раздуваются.
– Только посмей разбить эту тарелку, – зловеще говорит она, ее грудь в вырезе шелкового платья то поднимается, то опускается. – Только посмей.
– А что мне помешает? – Бин издает странный смешок. – Ты уже столько всего уничтожила! Перекрасила кухню Мими, развалила наш дом, облила коктейлем Эффи… а сейчас переживаешь из-за тарелок?
Криста холодно меряет ее взглядом.
– Это тарелка твоего отца.
– Да ну? – истерически вскрикивает Бин. – Конечно, кому знать, как не тебе! Ты ведь приглядывалась к нему прежде, чем с ним познакомилась, да, Криста? Наводила справки, приценивалась к дому. Кстати, сколько стоит эта тарелочка? Может, он отпишет ее мне в своем завещании! Да, папа? – Она поворачивается и швыряет тарелку в солнечные часы на лужайке – осколок рикошетом попадает в ногу Хамфу.
– Ой! – вопит он. – Ты меня травмировала!
Бин, вздрогнув, замирает, и вся компания цепенеет вместе с ней.
– Ну извини, – тяжело дыша, говорит Бин. – Мне действительно жаль. Но знаешь что, Хамф? Твоя нога – это из разряда сопутствующего ущерба. Как моя мебель. И кухня Мими. И все, что нам дорого. – Слезы текут по ее розовым щекам. – Все уничтожено. Эффи была права. – Она падает на стул и громко всхлипывает. – Все уничтожено.
Это невыносимо. Это просто невыносимо. Я не могу смотреть на то, как моя дорогая, кроткая, оптимистичная и доброжелательная сестра плачет.
– Бин! – Я отмираю и, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, сильно наклоняюсь над балюстрадой. – Бин, пожалуйста, не плачь! Все будет хорошо!
– Эффи? – Бин поднимает зареванное недоумевающее лицо.
– Все будет хорошо! – Я наклоняюсь еще сильнее, жалея, что не могу ее обнять. – Клянусь тебе! Мы найдем способ. Мы…
Я умолкаю на полуфразе, потому что раздается треск – и во второй раз за день мне приходит мысль, что сейчас я умру: деревянная балюстрада прогибается под моим весом и обрушивается вниз.
Я даже не успеваю вскрикнуть – пикирую к земле, не в силах вздохнуть, онемев от шока, ничего не соображая…
Шмяк.
– Ой!
– Блин!
Каким-то чудом руки Джо ловят меня перед самым приземлением, и мы оба падаем на землю, пару раз переворачиваемся кубарем и останавливаемся. Несколько секунд я смотрю ему в лицо, пыхтя, как поршневой двигатель, не в состоянии понять, что произошло. Затем он медленно разжимает руки.
У него белое лицо. У меня, судя по ощущениям, тоже.
– Спасибо. – Я сглатываю. – Спасибо за… Спасибо.
Голова кружится. К горлу подступает тошнота. Неужели вытошнит? Надеюсь, обойдется. Я делаю глубокий вдох и, оглядывая конечности, издаю нервный смешок.
– Даже синяка нет, – говорю я. – Ни царапинки. Ты крут.
– Руки-ноги двигаются? – строго спрашивает Джо.
– Гм… – Я показательно дрыгаю ногами и руками. – Да, порядок. А ты как?
– И я в порядке, – улыбается Джо. – Спасибо. А теперь медленно вставай. И если где-то болит, скажи.
Я послушно встаю и осторожно шевелю конечностями.
– Все нормально. Лодыжку слегка тянет. Но я в порядке.
– Хорошо. – Он выдыхает. – Хорошо. Пожалуй, перила нужно починить.
Все это время застольная компания наблюдает за нами в гробовом молчании, но сейчас Лейси выходит из ступора и, указывая на меня, неожиданно вопит:
– Кейт!
– Эффи, – поправляет ее Гас. – Это Эффи.
– Эффи? – Лейси недоверчиво щурит глаза. – Это Эффи? Я знала, что на самом деле она не доктор! Я знала, что все это брехня!
– Кейт? – Бин таращится на меня, и я понимаю, что в ее голове все становится на свои места. – Ну слава богу! Так это ты – Кейт! Гора с плеч. Значит, вы… – Она переводит взгляд с Джо на меня и обратно. – Вы двое?..
– Так что больше, Бин, никаких нравоучений по поводу неэтичности служебных романов, – говорит Джо, беря меня за руку и целуя кончики моих пальцев. – Как ты себя чувствуешь? – обращается он ко мне.
– Меня слегка потряхивает, – признаюсь я. – Но… сам знаешь. Ладно. Бин, а ты в порядке? – с беспокойством спрашиваю я.
– Вообще-то нет, – говорит Бин. – Но жить буду.
– Выпей воды. – Джо наливает стакан и наблюдает за тем, как я осушаю его. – И не парься.
– Только посмотрите на этих голубков, – едким тоном произносит Лейси. – Значит, ты все-таки пришла на семейный праздник, Эффи. Не смогла остаться в стороне? Должно быть, у тебя горели уши!
– Еще как! – Я бросаю уничтожающий взгляд на Хамфа, который поспешно отводит глаза.
– Ты, Эффи, прямо как снег на голову. – Гас смеется собственной шутке. – Улавливаешь? Свалилась.
Криста пока молчит, и я, когда поворачиваюсь к ней, чувствую, что наша старая вражда не утихла, потрескивает, как прежде. Но мне до этого нет дела. Я намерена быть выше. Переступая через разбитую посуду, я спокойно направляюсь к ней с самым достойным выражением лица.
– Спасибо за любезное приглашение, Криста, – чопорно говорю я. – По здравом размышлении я решила его принять.
– Добро пожаловать, Эффи, – поджав губы, говорит Криста. – Здесь тебе всегда рады.
– Спасибо, – рассыпаюсь в благодарностях я. – Ты так внимательна.
– Всегда пожалуйста, – скрестив руки на груди, ответствует Криста.
Ну, теперь только папа. Наконец-то. Пока я на него даже не посмотрела. Не до этого мне было. Но сейчас…
Я поворачиваюсь к нему, и меня пробивает дрожь – настолько он бледен.
– Я думал, ты насмерть убьешься, – говорит он. – Я думал… О господи… – У него вырывается нечленораздельный звук, похожий на скрип ржавой музыкальной шкатулки, затем он резко выдыхает. – Но обошлось. Ты цела. Остальное не важно.
– Папа… – Я с трудом сглатываю.
– О, Эффи. – Мы встречаемся взглядами – эти глаза я помню с детства. Теплые, с искринками глаза
