— Охранники... это они с тобой такое сделали?
— Ты об оскоплении? Нет, конечно. Тюремные стражи были просто озабоченными кретинами безо всякого воображения. Таким все едино, что совать свою палку в куриный зад, что разрабатывать дырку в головке козьего сыра.
— Тогда как?..
— В юности я страдал ненасытностью и, еще больше, любопытством. А еще, как многие юнцы, был одержим сексом и смертью и желал поженить обоих. Завел девушку в лес, изнасиловал и стал мучить ручкой от лебедки с отцовской верфи. По идее, меня ждала казнь, но отец воспользовался влиянием, и меня отправили в измирскую тюрьму для душевнобольных преступников.
Я сидел в одной камере с человеком из древнего и чтимого марокканского племени. Вряд ли ты о них слышала, разве что изучала марокканскую историю. Братство Исавийа, основано в восемнадцатом веке святым по имени Сиди бен Исса. Говорят, бен Исса наделял своих последователей волшебными силами. Мой сокамерник утверждал, что ведет род от него. Он увидел во мне потенциал и предложил сделать преемником. Конечно, я считал его безумцем... а потом он превратил заклинания, вытатуированные у него на руках, в огонь и принялся у меня на глазах творить чудеса. Он предложил передать свои знания мне, выжечь их у меня на ладонях огнем бен Иссы.
— Наверное, ты показал себя большим извращенцем, — сказала Вэл.
Если Филакис и уловил в ее голосе шпильку, то предпочел не заметить.
— Именно. Однако за эти знания пришлось дорого заплатить. — Он с грустной нежностью коснулся места, откуда когда-то росло его мужское достоинство, и запахнул балахон. — Ценой, как ты уже поняла, стал мой детородный орган. Я отрезал его опасной бритвой, причем безо всяких обезболивающих. Охранники, разумеется, решили, что самокастрация только лишний раз доказывает мое безумие. Я чуть не умер. Той ночью мой наставник прокрался в лазарет за лекарствами и выжег заклинания у меня на ладонях.
Филакис медленно взмахнул своими длинными ладонями. Татуировки отделились от кожи и, меняя очертания, завращались у кончиков пальцев. Вэл усилием воли отвернулась.
— Как ты уже знаешь, я был при смерти... так объявил врач, который осмотрел меня назавтра. В своем временно измененном состоянии, когда меня еще не вернули к жизни, я проследовал за письменами на руках к первоисточнику волшебства. Как оказалось, существуют реки, что ведут на другие планы бытия. Течения, водовороты и ручьи, где пересекаются все сознания. Нужно лишь суметь врезаться. Тогда, на пороге смерти, я встретил поток сознания, в котором самые темные мечты человечества сливаются в губительное цунами. Такие коллективные хранилища желаний словно гигантская вульва. Приложи волевое усилие — и проникнешь.
— И ты проник?
— Заклинания у меня на руках способны призвать огонь, дать плоть любому желанию, что родилось у меня... или тебя. Ты спрашивала, бог я здесь или нет. В каком-то смысле да. Пусть тебя перенесли сюда твои делания, но портал, которым ты прошла, сотворили мои.
— То есть в случае твоей смерти Город исчезнет?
— Я же сказал, улыбнулся Филакис, — если я и божество, то незначительное. Я тот, кто открывает сюда дверь, но умонастроения, которыми порожден Город, существовали от начала времен и никуда не денутся.
— Значит, я в мире, созданном твоим разумом?
Полные губы Филакиса поджались, словно он съел кислятину.
— Говоришь так, будто тебе отвратительна эта мысль. Нет, мир, где мы сейчас находимся, сотворен всем человечеством, а значит, и твой умишко поучаствовал. Довольна?
— Я хочу знать вот что: почему моя мать страдает от кошмаров, при чем видит в них место... адскую дыру — ты уж извини, это ее слова, — где правит изможденный, увечный деспот? Если она описывает Город, то откуда о нем узнала?
— Желания находят путь. Возможно, твоя мать подключается к коллективному хранилищу извращений, когда ее нужда, подобно твоей, достаточно велика. Эй, не смотри так удивленно, дорогуша. Матери тоже находят сюда дорогу. Согласись, наследственная преемственность вкусов — это так естественно.
— Общность генов еще не означает общности устремлений.
— Если хочешь, можешь и дальше так думать, — мягко улыбнулся Филакис.
Вэл смотрела, как играет мышцами пламя. От его неестественной яркости болели глаза, но она все равно подошла, щурясь и не обращая внимания на слезы, покатившиеся по щекам.
— Если ты обладаешь такой огромной мудростью и силой, вряд ли тебя затруднит моя незначительная просьба. Позволь увидеть Маджида!
— Нет, пожалуй.
— Но ты сказал, что он жив...
— Лишь потому, что я нахожу его очень занимательным. Но сейчас я колеблюсь: Маджид мечтает о смерти... Кстати, тебя она ожидает самое ближайшее время.
Рука Вэл скользнула в складки джеллабы и нащупала в ножнах у бедра подарок Симоны. Пальцы прошлись вдоль ободряющей тяжести клинка, но мешочек с зашитой в него кадильницей оказался открыт и пуст
— Что-то ищешь? — Филакис за волосы развернул ее к себе.
— Не понимаю, о чем ты.
— Курильницы нет, верно?
— О чем ты?..
— Кончай свои игры! — И, понизив голос, добавил: — Как иронично, что ты уже устала от Города. Быстро же ты пресытилась местом, куда так страстно хотела попасть.
Он кивнул изувеченной парочке, и не успела Вэл опомниться, как они заломили ей руки за спину, причем мужчина орудовал культями с удивительной силой и ловкостью.
— Я уготовил тебе нечто особенное, — сообщил Филакис. — Пора взглянуть.
Он кивнул приспешникам, и те подтащили Вэл прямо к огню, словно собираясь в него швырнуть. Неужели Филакис решил ее изгнать, вышлет из Города тем же способом, которым она здесь появилась? Не в силах смотреть на яркое пламя, Вэл зажмурилась. Открыв глаза снова, она увидела, что огонь беснуется совсем рядом, обтекая ее и конвоиров раскаленной аркой. В голове гудело от яростного треска.
Затем огонь остался позади, и они пошли узким сводчатым туннелем с окнами-бойницами. Временами свет струился и сквозь отверстия в потолке, пронзая сумрак тонкими копьями, полными кружащихся пылинок. Чем дальше вглубь лабиринта, тем сильнее охватывала клаустрофобия. Временами от основного коридора ответвлялись другие, но ведут ли эти узкие проходы наружу или еще глубже в логово Филакиса, Вэл не имела понятия.
В какой-то момент до нее донеслись крики и стоны, приглушенные мольбы. Голоса звучали не совсем по-человечески и словно сквозь стены.
Вэл поежилась.
— Думай о криках как о музыке. — Филакис непринужденно похлопал ее по плечу. — Как о звуках, что рождаются, когда удовольствие достигает запредельных высот и превращается в нечто еще более сильное.
