и Благовещенском соборах.
Через много лет исповедник спросил ее, верит ли она в Бога. Она удивилась вопросу и вот что рассказала своему секретарю Александру Храповицкому:
«Мне задали на исповеди странный вопрос, какого никогда раньше не задавали: верю ли я в Бога. Я сразу же процитировала весь Символ веры, и если понадобятся доказательства, я приведу такие, о каких никто и думать не мог. Я верю всему утвержденному на Седьмом вселенском соборе, потому что Святой отец того времени был ближе к апостолам и понимал все лучше нас»{312}.
Итак, Екатерина была православной, членом сообщества православных верующих; она считала себя христианкой и принимала постулаты церкви — но не считала принадлежность к религиозному течению делом личного убеждения, как мы смотрим на это сегодня. Поэтому и нашла вопрос духовника таким странным. Как православная верующая, она выполняла требования православия — что означало «правильное поклонение» — через соблюдение постов, посещение литургий, исповедь и причащение в положенное время, правильность жеста при наложении креста, поклоны, почтительность к иконам, целование рукава священника и так далее.
Она не считала нужным выполнять что-то сверх того (в православном календаре есть еще много праздников, на которые нужно посещать литургию, а православная литургия никогда не бывает короткой), в том числе отвечать на вопрос о вере. Просвещенные философы, которых она уважала, не требовали от нее отказа от веры — просто вера должна быть совместима с разумом, что она интерпретировала как избегание крайностей и фанатизма, а также невмешательство религии в дела государства или в политику. Это ее прекрасно устраивало.
Екатерина также серьезно воспринимала свое положение главы православной церкви в России. Церковь при правильном управлении обеспечивала стабильность государству. Ведущим принципом для Екатерины был порядок, и православная церковь с иерархией епископов, архимандритов, священников, дьяконов и с мирянами в роли послушных овечек вносила немалый вклад в упорядочивание мирного, хорошо отлаженного государства, где каждый знает свое место и соответственно вносит свою лепту в общее дело. Однако на обстоятельства личной жизни Екатерины религия, похоже, влияла в очень малой степени, и ответ, который она дала своему исповеднику, когда ее спросили, верит ли она, предполагает, что ее не подвергали детальной проверке совести при этих встречах.
После коронации императрица вернулась в Грановитую палату для принятия присяги от придворных и раздачи наград, рангов и украшенных драгоценностями сабель. Григорий Орлов был назначен генерал-адъютантом, и все пять братьев Орловых были возвеличены до графского титула, как и Никита Панин. Тем вечером все здания Кремля были освещены, и в полночь Екатерина вышла на Красное крыльцо, где ее приветствовали громкими криками. По свидетельству французского посла барона де Бретейля, некоторые из этих приветствий имели сценическую постановку (коммунистические лидеры XX века, не первыми занявшие Кремль, переняли и предшествующий опыт в организации народного энтузиазма), и в какой-то момент постановка чуть не пошла насмарку:
«Случилось так: вместо того, чтобы кричать «Да здравствует императрица Екатерина Вторая», солдаты и народ начали кричать «Да здравствует император Павел Петрович», имея в виду великого князя. Двор, извещенный об ошибке в приветствиях, немедленно выслал офицеров, которые заставили всех замолчать, по-доброму объясняя солдатам, что императрица удостоверилась в их радости и попросила умерить на сегодня их пыл. Это маленькое обстоятельство вызвало панику в среде низших придворных чинов, но наказаний не последовало»{313}.
Затем наступила неделя веселья и праздников с кульминационным салютом 29 сентября. Праздники тем более удались, что первые шесть месяцев правления Екатерины (совпавшие со вторым полугодием траура по последней императрице Елизавете) публичные музыкальные представления были запрещены и при дворе, и по всей стране — по контрасту с нарочитым пренебрежением Петра к этому религиозному ритуалу. Исключение было сделано для коронации и последующих празднеств. На эти дни траур был отменен, чтобы радость и величие события лучше запомнились. Из Петербурга в Москву был отправлен Якоб Штеллин, чтобы поставить театральные представления, а Винченцо Манфредини написал новую оперу — «Olimpiade» с либретто итальянского поэта Пьетро Метастазио (который писал либретто для многих опер XVIII века). Она была поставлена на императорской сцене несколько раз. После коронационных празднеств музыка снова смолкла до конца года.
Две вещи испортили Екатерине коронационные праздники и дни, непосредственно последовавшие за ними. Первое — это нескончаемые болезни великого князя Павла. Под конец празднований он сильно занемог и провел первые две недели октября в постели. Мать так переживала, что дала обет во имя сына подарить Москве народную больницу. Проницательная Екатерина вне зависимости от искренности своих тревог никогда не позволяла таким рекламным возможностям пройти мимо.
Вторая причина для беспокойства возникла перед Екатериной 3 октября, когда Василий Шкурин доложил о заговоре среди измайловских гвардейцев, возглавляемом каким-то Петром Хрущовым. Екатерина немедленно приказала полковнику Кириллу Разумовскому провести секретное расследование в полку. В течение сорока восьми часов арестовали пятнадцать человек. Выяснилось, что некий капитан Иван Гурьев говорил о заговоре каких-то дворян, желавших посадить императором плененного Ивана VI. В заговоре участвовал брат Гурьева Семен; он выдумал историю о том, будто Ивана привезли из Шлиссельбурга, а побудила его к этому в основном зависть, так как он видел, что других награждают, а он ничего не получил — несмотря на то, что во время переворота Екатерины стоял на часах в Петергофе.
По приказу Екатерины Петра Хрущова и Семена Гурьева били палками (батоги — форма наказания, при которой двое садятся на голову и на ноги распростертой жертвы и оба бьют по голой спине палками) — а вдруг они признаются еще в чем-нибудь, — но этого не произошло. Дознаватели заключили, что весь «заговор» представлял собой не более чем пьяное хвастовство и рекомендовали перевести одиннадцать человек в другие полки или дальние гарнизоны. Однако Екатерина потребовала более жестких приговоров в качестве меры устрашения, на что дознаватели ответили по-деловому, приговорив к смерти пятерых человек. Императрица передала эти приговоры в Сенат, который, как и следовало ожидать, смягчил их, осудив на смерть через обезглавливание только Петра Хрущова и Семена Гурьева. Екатерина еще более смягчила приговоры: Хрущова и Гурьева лишили рангов, дворянского статуса и фамилии; над их головами сломали шпаги и навечно сослали на Камчатку. Трое других так называемых заговорщиков были лишены рангов и приговорены к ссылке. Приговоры привели
