жандарм громко прокричал: «Габриэль Бланшар!» – она оглянулась в изумлении. Выкрикнули ее имя? Это вызывают ее? Ее?!
– Габриэль Бланшар, в трибунал! – раздраженно повторил жандарм.
Все вокруг завертелось, понеслось, она ахнула, ноги под ней подкосились, и тело беспомощно осело на пол. Нет, она не выйдет к мадам Гильотине. Гулко, как сквозь вату в ушах, несколько раз прозвучало ее имя, звонко затопали о каменные плиты сапоги приближающегося жандарма. Узницы вокруг отшатнулись, освобождая проход. Нет, нет, ее не заставят. Она хочет жить! Горло охватил спазм, голова стремительно закружилась, в глазах потемнело, и больше Габриэль Бланшар не слышала ничего.
XXXII
У ВХОДА В ЗАЛ равенства Александр наткнулся на рыжего, всклокоченного, обросшего щетиной Тальена. Взгляд у того был отсутствующий, нос казался еще длиннее, в лице ни кровинки.
Воронин постарался вдохнуть в него уверенность:
– Мужайтесь, сейчас все зависит от вас.
– Она считает меня трусом! Своей смертью я докажу ей, что во Франции еще есть смельчаки! – Тальен похлопал себя по груди, словно проверяя, лежит ли храбрость в нагрудном кармане сюртука, и неровным, вихляющим шагом поспешил в зал заседаний.
Александру некогда было гадать, кто считает Тальена трусом. Всю ночь Фуше и Фрерон вели переговоры с правым крылом Конвента и с его основной массой – болотом. Александр тоже неустанно убеждал колеблющихся, а заодно позаботился, чтобы за содействие перевороту они потребовали прекращение террора. Опасаясь наказания за свои преступления, к заговорщикам примкнул даже Каррье, мучитель Нанта. Увы, без этого изверга было не обойтись. Секретарь Конвента, он имел право разрешить или запретить любое выступление.
Конвент объявил свое заседание непрерывным. Депутаты собирались в кучки. Дантонисты, обитатели болота, правые и монтаньяры – все крепко жали друг другу руки, озирались, сжимали челюсти и сверкали глазами. Все не побоявшиеся явиться сюда были охвачены воодушевлением, все понимали, что настал решающий час противостояния. Александр задыхался от нетерпения и волнения. Давид, создатель героических античных примеров, еще намедни пламенно клявшийся выпить цикуту вместе со своим другом Максимилианом, сегодня благоразумно отсутствовал.
В полдень на трибуну поднялся Сен-Жюст, но его прервал окрик Тальена. Тальена поддержал Баррас. Изгнанный из якобинского клуба Бийо-Варенн, еще зимой воспротивившийся созданию Комитета справедливости Демулена и помогавший Кутону провести прериальский закон, теперь орал со своего места:
– Вчера якобинский клуб пытался задушить Национальный Конвент! Тиран Робеспьер хочет гильотинировать законодательный орган народа!
Зал загудел, раздались возмущенные возгласы. Депутаты выкрикивали, что Конвент не погибнет. Многие так воспарили духом, что бесстрашно, хоть и вполголоса, клялись соседям по скамье спасти республику. Последним сторонникам Робеспьера было отказано в слове. Неподкупный попытался прорваться на трибуну, но председательствовавший Колло дʼЭрбуа не дал ему слова.
Напрасно Робеспьер сипел ему в лицо:
– Председатель убийц!
Колокольчик Турио заглушил слабый голос Робеспьера.
Зал разразился криками:
– Долой нового Кромвеля!
– Да здравствует республика!
– Долой нового Катилину!
Крики крепчали, становились все громче.
Александр не выдержал, вскочил на скамью и тоже во весь голос заорал:
– Долой тирана!
Робеспьер поперхнулся, на его губах выступила пена.
Осмелевший Луи Лежандр перегнулся через барьер и выплюнул в маленькое серое личико отчаянный вопль:
– Это кровь Дантона душит тебя!
А рыжий Тальен вскочил на трибуну, выхватил из-за пазухи кинжал и, размахивая им, сбивчиво, но яростно клялся умереть за свободу и поразить тиранов собственной рукой.
Все топали ногами, свистели, потрясали кулаками, кричали:
– Тирания! Диктатура! Триумвират!
Беззастенчивый казнокрад Фрерон потребовал прекратить кровавые проскрипции Суллы. А когда Вадье высмеял риторику Робеспьера, осмелели самые робкие. Незаметный доселе дантонист Луше внес предложение арестовать Робеспьера и его брата Огюста, а заодно Кутона, Леба, Сен-Жюста и Анрио, командующего парижской Национальной гвардией.
Председатель Турио немедленно поставил эти вопросы на повестку. Конвент единодушно голосовал за и наградил себя громом аплодисментов. Приставы вывели арестованных комитетчиков, в том числе и бледного, съежившегося Неподкупного.
Но никакие приставы не могли арестовать командира Анрио, за которым стояла Национальная гвардия, и никто не знал, что делать дальше. Заседание прервали до семи часов вечера.
СЕРДЦЕ АЛЕКСАНДРА РВАЛОСЬ из груди: Конвент – всего лишь кучка осмелевших от страха болтунов. Вопрос власти решат национальные гвардейцы, санкюлоты коммуны и население Парижа.
Уже выходя, Воронин наткнулся на взволнованного Робера Ленде. Тот размахивал какими-то бумажными листами и кричал:
– Я только что из трибунала! Я не мог остановить их! Они казнили поэтов Руше и Андре Шенье! В эти минуты Фукье-Тенвиль выносит смертные приговоры, прямо сейчас «корзина для капусты» везет невинных к эшафоту! Пока мы тут спорим, нашим согражданам, старикам, женщинам, нашим сыновьям и братьям отсекают головы! – Ленде кинул проскрипционные списки в публику: – Этих людей уже нет на свете!
Депутаты мельком пробегали имена и передавали страницы другим. Наконец Воронин смог прорваться поближе и выхватить перечень жертв.
Одно из имен словно выкололо ему глаза: Габриэль Бланшар. Нить, державшую его все эти сорок пять дней, обрубили. Александр почувствовал, что летит в бездонную пропасть и не в силах остановиться.
XXXIII
ГАБРИЭЛЬ ОТКРЫЛА ГЛАЗА и увидела над собой лицо Терезы. Вокруг был все тот же сырой и душный подвал, только снаружи доносился оглушительный бой набата. Нахлынуло невероятное облегчение: она жива, она жива! Приподнялась на локте, оглянулась:
– Что случилось? Почему меня не забрали?
– В городе восстание.
– Нас освободят?
Тереза стиснула руки:
– Не знаю. Никто не знает. Надо ждать и надеяться.
– А где Франсуаза?
Тереза молчала.
Габриэль оглянулась, закричала:
– Франсуаза! Франсуаза! Тереза, где моя тетка?
– Ее увезли. Вызвали и увезли.
– Ее не могли вызвать. Она уже давно приговорена. К заключению, не к смерти. Ее не могли вызвать!
– Успокойся! – резко оборвала Тереза. – Наши друзья в Конвенте восстали! Они остановят казни.
– Откуда ты это знаешь?
– От жены тюремщика. Тальен передал через нее, что он сделал то, что обещал. Если он победит, мы выйдем отсюда!
– Почему же забрали Франсуазу?
Тереза не ответила.
Габриэль вскочила, бросилась к решетке:
– Я должна сказать им! Это меня должны быть забрать, не ее!
Тереза отодрала ее от прутьев, силой утянула внутрь зала:
– Ты думаешь, что, если сама им сдашься, они отпустят твою тетку? Тебя, конечно, тут же схватят и отвезут в трибунал, но ее уже никто не освободит. Ты хочешь быть последней, кому успеют отрубить голову?
– Я не хочу, чтобы Франсуаза оказалась последней!
– Ее уже не вернуть. Она хотела спасти тебя, она отдала свою жизнь ради тебя, теперь ты не губи себя ради нее.
Габриэль скорчилась на полу и отчаянно зарыдала. Она бессильна: виконтессу де Турдонне
