во взгляде Регента. Всё-таки они были похожи.
— Да потому, что людей всё это достало — две войны, эпидемии, разруха, голод, вечная неуверенность в завтрашнем дне… Вроде бы всё успокоилось, и появилась надежда, и вот опять… И у всех один-единственный вопрос в голове… Знаете какой?
— Знаю. Он и у меня в голове тоже: КОГДА ВСЁ ЭТО КОНЧИТСЯ?! Ты не представляешь, как мне осточертело жить, постоянно сопротивляясь обстоятельствам, перебарывая себя и окружающий мир. Я ведь… Дело ведь не в том — принц я там, или не принц… У меня была семья — лучшая в мире, понимаешь? Я жил как у Бога за пазухой — я только сейчас это понял. Я наслушался про своего отца в последнее время, но…
— Хотите, я скажу?
— Про отца?
Я кивнул.
— Последнего Императора можно назвать мягким, щепетильным, плохим политиком, но… Ни у кого язык не повернется назвать его скотиной. Он был хорошим человеком и хорошим семьянином — это уж точно.
Мой собеседник задумчиво кивнул:
— Сложно быть хорошим человеком и хорошим политиком.
— И хорошим военным… — теперь настал черед кивать мне. — Но если мы хотим ЧТОБЫ ЭТО ВСЁ КОНЧИЛОСЬ — кому-то придется. Кто-то должен быть тем простым и понятным злом, каким оно было семь тысяч лет — или сколько там? Хотя мне, если честно, очень-очень не хочется…
— А почему это должны быть мы, поручик? — он впервые обратился ко мне по званию, которое стало для меня даже более привычным, чем имя.
— А почему это должен быть кто-то другой? Так уж вышло — вы — Император, я — поручик. Нужно делать свое дело так хорошо, как только возможно.
— Делай что должно и будь что будет? Всё так просто?
— Не стоит множить лишние сущности, да?
Он явно устал и откинулся на подушку. Чертова болезнь! С одной стороны — если бы он не заболел — я бы не догнал его. А с другой — сейчас на все эти сложные вопросы отвечал бы Регент, а не поручик с неоконченным высшим образованием… Как я должен убедить его попытаться спасти страну, которая спокойно спала, когда за ноги вешали его отца? Когда увозили его самого, и мать, и сестер — везли черти куда, на смерть — и никто не пискнул? А уже потом, когда синие показали на что способны — все стали вспоминать Империю если не как потерянный рай, то как отчий дом, куда хочется спрятаться от треволнений мятежной юности — точно. И теперь этот юноша должен причинять добро и наносить радость этим людям? Стал бы я на его месте делать это?
* * *
Я впервые за пять лет ехал в пассажирском вагоне. Второй класс, однако! Здесь были полки с мягким покрытием и стаканы с металлическими подстаканниками, и уборная, и кондуктор в шинели, и кипяток в титане — по сравнению с теплушками просто какая-то сказка. Всё-таки под властью Регента Империя выдохнула и встряхнулась, пришла в себя.
А теперь этому всему мог прийти конец. Я видел это в окно. И первые признаки меня пугали: на полустанке, который мы проезжали, было неубрано. Талый весенний снег никто не чистил, на сугробах виднелись собачьи экскременты и потёки мочи, чернела шелуха от семечек. Расхристанный станционный смотритель в неуставном треухе вместо красной фуражки вяло махал флажком в ответ на бодрый гудок паровоза.
Я вздохнул и посмотрел на Его Величество. Он спал сном праведника, раскинувшись на полке.
Вообще-то он выглядел как настоящий принц из сказки — высокий, статный, с пышной шевелюрой каштановых волос, волевым подбородком и ясными голубыми глазами, взгляд которых мог выбить дух из собеседника или внушить бесконечную симпатию. Какой-то потертый цивильный костюм, драповое пальто и башлык — лучшее из того что мы нашли в Варзуге ему по размеру — затрапезный наряд с трудом скрывал его царственную осанку. Но это было слишком невероятно: принц в вагоне второго класса. Никто и не пытался соотнести этого пассажира с наследником Империи.
Я видел, как некоторые люди постарше, бросив взгляд на будущего Императора задумчиво закатывали глаза или чесали затылок, пытаясь вспомнить, где они раньше могли видеть этого парня.
Мы вышли прогуляться на одной из станций: такой кирпичный вокзальчик с башенками, и надпись староимперским шрифтом — Лесково. Здесь тоже всё было заплевано семечками.
— Возьмем пирожков? — спросил я.
Пирожник — румяный плотный мужчина — священнодействовал за своей тележкой. В тележку была впряжена низкорослая лошадка, на тележке пыхтела железная печурка. Он прямо тут из заготовок выпекал пирожки — с пылу с жару. К нему выстроилась целая очередь — трое парней, явно рабоче-окраинного вида, городовой в сером мундире и мы.
Парни отошли с полными руками вкусностей, время от времени выхватывали горячий пирожок из бумажного пакета и, задыхаясь от жара, поглощали лакомство, обжигаясь и обливаясь жиром из начинки.
Пирожник вытер руки о грязно-белый фартук и поднял глаза на следующего клиента. Это был городовой — обычный, ничем не примечательный дядечка. Он слегка сутулился, шашка в ножнах неловко билась о левую ногу, фуражка сбилась на лоб.
— Дайте, пожалуйста, три пирожка с морковкой и один с мясом.
— Подходите, не стенсяйтесь, — пирожник радушно улыбнулся нам, игнорируя городового.
Тот недоуменно повертел головой:
— Сейчас моя очередь!
— Господа, чего же вы ждете? Что вам подать? — снова обратился к нам пирожник.
— Извольте обслужить меня! — вскипел городовой.
— Маме своей скажи, чтобы она тебя обслужила, — вдруг вызверился уличный торговец. — Иди отсюда, пока цел.
Это было что-то новое. А точнее — слегка забытое старое. Такое я видел в самом начале… Полиция всегда получает первой — когда начинается смута. И вовсе не важно — ты верный пес режима или просто тянешь лямку за зарплату.
— Но позвольте! Какое вы имеете… — городовой схватился за свисток, но его вдруг окружили давешние парнишки.
— Не свисти, дядя, — сказал один из них — Денег не будет. А лучше — сымай погоны, и беги отсюда. Кончается ваша власть, недолго музыка играла.
«Снимай погоны» резануло меня по ушам. Я чувствовал, как напрягся за моей спиной наследник.
— А-а-атставить! — рыкнул я.
Парни дернулись, но напор выдержали.
— Шел бы ты служивый отсюда, — пирожник вышел из-за тележки.
Рукава его вязаной кофты были закатаны по локоть и я увидел характерные синие узоры на предплечьях.
— Вы понимаете, что сейчас делаете? — я кивнул на парней, которые всё еще держали городового. — Нападение на представителя власти! Знаете, чем карается?
— Какой власти, служивый? Нет никакой власти, вся кончилась! — пирожник вдруг швырнул мне
