Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
У них есть священник, который приходит к ним навестить, он говорит и пишет книги на 12 языках… Думаешь, он просто ходит туда, чтобы провести время? Нет, он распространяет свою пропаганду. Он говорит людям: «Давайте я вас обвенчаю», а другим – «Давайте я покрещу ваших детей». И это работает. …[Другой голос]: Ты знаешь эту церковь на Мариинской улице? Эта церковь пожертвовала 25 тысяч рублей в пользу испанцев (республиканцев в Гражданской войне. – О. В.). Интересно, откуда у них взялись такие деньги? [Первый голос]: Люди ходят в церковь, вот тебе и деньги. И, конечно же, они должны доказать, что они не против советского правительства, поэтому они делают эти пожертвования[550].
Рабочий Аржиловский, нищий и живущий впроголодь, берет как подаяние деньги, которые предложил знакомый священник, – и вместо благодарности отмечает в дневнике, что «призрак религии еще существует» и «даже духовенство может кормиться»[551]. Однако к середине 1930-х годов в общественном воображении постепенно угасло представление о священнике как корыстолюбце. Из-за гонений на духовенство простые люди стали больше сочувствовать им[552].
Комментарии народа против церкви и священников в 1936 году выражали враждебность общества по отношению к группам санкционированных отверженных, указывая на авторитарные элементы в народной культуре и раскол в обществе. Революция выпустила из бутылки джина ненависти. За фасадом социалистического общества тлели угли неявной гражданской войны.
Следующий вывод из этой истории – возможная переоценка Сталиным состояния общества. Многочисленные народные антиклерикальные и антиизбирательные поправки к конституции были отвергнуты Сталиным на VIII съезде Советов. Он упомянул поправку, требующую «запретить отправление религиозных обрядов», отметив, «что эту поправку следует отвергнуть, как не соответствующую духу нашей Конституции», а также поправку о лишении «избирательных прав служителей культа, бывших белогвардейцев, всех бывших людей», с комментарием: «Говорят, что это опасно, так как могут пролезть в верховные органы страны враждебные Советской власти элементы, кое-кто из бывших белогвардейцев, кулаков, попов и так далее. Но чего тут собственно бояться?»[553]
Если в результате прежних бодрых донесений с мест у Сталина сложилось впечатление ослабления и угасания религиозных верований, то вдохновленное конституцией возрождение религиозной деятельности в 1936 году, о чем сообщали советские и чекистские органы и вновь подтвердила перепись, могло бы убедить его, что он ошибся в своей оценке секуляризации, что церковники (как духовенство и религиозные общины именовались на партийном жаргоне) сговариваются в подполье и по-прежнему представляют угрозу на выборах. Хотя в своем выступлении он отверг несогласие участников дискуссии с новыми свободами, тревожные сообщения об активизации религиозной деятельности, вероятно, запали ему в сознание и повлияли на решение о возобновлении гонений на верующих как завершающий удар по «пережиткам прошлого» и другим врагам, и в конце концов привели к отмене конкурентных выборов.
Волна арестов духовенства, верующих и закрытия церквей последовала в 1937–1938 годах. Основными группами репрессированных в селах во время Большого террора стали возвратившиеся кулаки, верующие и сектанты. Если Сталин и руководство искренне верили в наступление социализма и социальной гармонии, то осознание своей ошибки в оценке прогресса заставило их пересмотреть свои прежние представления. В частности, случай с духовенством – его самомобилизация после принятия конституции и накануне выборов в Верховный Совет – произвел впечатление на должностных лиц, вызвал опасения поражения на выборах и способствовал началу массовых репрессий в июне 1937 года, направленных против простых людей. Ф. Синицын считает, что у верующих были большие шансы быть избранными в советы, тем более что они активно демонстрировали желание воспользоваться своими конституционными правами[554].
В 1937 году Союз безбожников Горьковской области отвечал на озабоченность чиновников сообщениями о возрождении религиозной жизни, которое члены этой добровольной организации интерпретировали как контрреволюционную активность: распространение священных иерусалимских писем, запугивающих колхозников карами, распространение слухов о войне, конце света, «Варфоломеевской ночи» (угроза расправы над коммунистами и колхозниками), организация «чудес» (появление иконы в источнике в Ардатовском районе), религиозные шествия на полях и кладбищах, благотворительность, запрещенная законом 1929 года. Контрреволюционной считалась организация «хороших церковных хоров», развлечения для детей, например, танцы, игры, изготовление и раздача игрушек, поскольку это привлекало людей и поднимало авторитет церкви. По мнению Союза безбожников, церковники использовали для своих целей «юродивых» («святую» Васяну в селе Апраксино Болдинского района). Некоторые священники странствовали как мелкие торговцы и вместе с другими товарами продавали предметы культа, другие помогали неграмотным крестьянам читать и понимать конституцию (село Лапшанга Варнавинского района), помогали женщинам на полях (село Рождествено Чернухинского района); епископ села Сергачи собирал пожертвования для испанцев, муллы – для ремонта мечетей. Они отмечали религиозные праздники и выступали против колхозов. В результате этой деятельности «священники повышают свой авторитет, чтобы подготовиться к предстоящим выборам в Верховный Совет», – говорилось в заключении доклада[555].
В 1937 году НКВД неоднократно сообщал о консолидации церковников, решивших использовать конституцию для открытия церквей и подготовки к выборам: в Павловском, Гагинском, Нарукском районах Горьковской области, в Лядском, Новгородском, Подпорожском районах Ленинградской области, Чубаревском и Солонянском районах Днепропетровской области. Собрания духовенства и верующих рассматривались в сводках как сговоры[556]. Власти отреагировали новой волной пропаганды под лозунгами «Священникам не место в советах!», «Священники – шпионы» и тому подобное. Е. Ярославский, председатель Союза безбожников, ясно дал понять: «Мы не можем представить, что советские массы будут голосовать за священника и избирать его в Совет!» Статья 141 служила юридическим инструментом для блокирования выдвижения кандидатов-священников: «Право выставления кандидатов обеспечивается за общественными организациями и обществами трудящихся: коммунистическими партийными организациями, профессиональными союзами, кооперативами, организациями молодежи, культурными обществами». Данная статья дискриминировала религиозные объединения. Манипулирование выдвижением кандидатов было обычной практикой в ходе предвыборных кампаний[557], но самым эффективным инструментом были репрессии. На февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 г. А. А. Жданов сообщил о возрождении и консолидации церковников и предложил использовать «нажим» против их попыток войти в состав советов. После этого 27 марта 1937 года НКВД направил в местные управления секретный циркуляр, призывающий их принять все меры для предотвращения проникновения церковников и сектантов в низовой советский аппарат и прекращения их пропаганды, и предложил НКВД внедрить агентов в их ряды[558]. НКВД 8 июня издал приказ о ликвидации церковных деятелей и сектантов. В 1937 году восемь тысяч церквей были закрыты, 136 тысяч человек арестованы по «церковным делам», 85 тысяч из них были расстреляны; в 1938 году 28 тысяч были арестованы и 21 тысяча – расстреляны[559].
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
