В другой раз О-Рэн сидела в одиночестве у жаровни, и вдруг ей послышалось, будто где-то далеко на улице ее кто-то зовет. Голос, смешанный с шуршанием листьев бамбука у ворот, послышался всего раз. Он, несомненно, принадлежал тому мужчине, который всегда, даже теперь, когда она переехала в Токио, владел ее сердцем. Затаив дыхание, вся напрягшись, О-Рэн стала прислушиваться. Теперь милый ей голос слышался ближе, чем раньше. И вдруг он перешел в лай, который принес сюда ветер...
Однажды, неожиданно проснувшись, О-Рэн увидела в постели рядом с собой мужчину, который здесь никак не мог оказаться. Выпуклый лоб, длинные ресницы,— при свете ночника видно было, что он ни капельки не изменился. У левого глаза родинка — проверила даже это; действительно, рядом с ней лежал тот самый мужчина. О-Рэн нисколько не удивилась, сердце ее забилось от радости, и она, точно желая раствориться в мужчине, крепко обняла его за шею. Но голос разбуженного мужчины, недовольно пробормотавшего что-то, несомненно, принадлежал, хоть это и было совсем неожиданно, Макино. И в этот миг О-Рэн увидела себя обнявшей за шею Макино, от которого разило водочным перегаром.
Но не только галлюцинации, реальность тоже преподнесла О-Рэн нечто такое, что привело ее в смятение. Сразу же после Нового года, когда еще не были убраны сосновые ветки, украшавшие вход, неожиданно явилась жена Макино, до которой дошли слухи о связи ее мужа с О-Рэн.
12
Когда пришла жена Макино, служанки, к несчастью, не было дома: она ушла за покупками. О-Рэн, напуганная голосом, попросившим разрешения войти, обессилев от страха, покорно поднялась и направилась в прихожую. Обращенная к северу решетчатая дверь проглядывала сквозь украшавшие вход сосновые ветки — за ней неподвижно стояла, потупившись, ни кровинки в лице, женщина в очках, кутавшаяся в поношенную шаль.
— Кто вы?
Спрашивая об этом, О-Рэн интуитивно чувствовала, кто эта посетительница. Потом пристально посмотрела на жалкое лицо женщины с растрепавшимся пучком, смиренно сложившей руки под хаори из ткани в мелкий рисунок, какую носят обычно замужние женщины.
— Я...
Немного помедлив, женщина, не поднимая головы, продолжала:
— Я жена Макино. Меня зовут Таки.
— Вот как? Я...— запинаясь, проговорила О-Рэн.
— Не продолжайте, я все знаю. Вы так хорошо заботитесь о Макино, примите самую искреннюю мою благодарность.
Женщина говорила миролюбиво. В ее тоне, как ни странно, не было и намека на издевку. Это-то и поставило О-Рэн в тупик, она не знала, что сказать.
— Сегодня первый день Нового года, и, воспользовавшись этим, я решила обратиться к вам с просьбой.
— Какой именно? Если только это в моих силах...
О-Рэн, державшейся настороженно, казалось, что она догадывается, о чем пойдет речь. Но если догадки ее подтвердятся, отвечать придется долго и подробно. Когда же она услышала первые слова, тихо произнесенные все еще стоявшей потупившись женой Макино, стало ясно, что она ошиблась в своих предположениях.
— Ну что вы, хоть я и сказала «просьба», но имела в виду сущую безделицу... Мне кажется, что в скором времени Токио превратится в лес — разрешите же и мне поселиться в вашем доме, как это сделал Макино. Вот в чем, собственно, и состоит моя просьба.
Она говорила тихо и размеренно. По ее виду совсем не было заметно, что говорит душевнобольная. О-Рэн потрясли ее слова, и некоторое время она беспомощно смотрела на поникшую фигуру женщины, освещенную со спины.
— Ну так как? Разрешите мне поселиться?
О-Рэн, точно у нее отнялся язык, была не в силах ответить. В какой-то момент женщина, подняв голову, широко раскрыла свои прищуренные холодные глаза и через очки пристально посмотрела на нее,— О-Рэн почувствовала себя так, словно все происходящее привиделось ей в дурном сне.
— Что случится со мной, в конце концов не имеет никакого значения, детей жаль, если меня выгонят из дому. Я понимаю, что доставлю вам немало хлопот, но все же прошу — разрешите поселиться у вас.
Сказав это, жена Макино спрятала лицо в свою старую шаль и вдруг заплакала навзрыд. Молчавшей О-Рэн стало невыразимо грустно. Значит, наступит время, когда она сможет встретиться с Кин-сан. Как это прекрасно. Как прекрасно. Отдавшись этой мечте, О-Рэн будто со стороны увидела себя, проливающую слезы на свое новогоднее платье.
Прошло совсем немного времени, и О-Рэн вдруг обнаружила, что в выходящей на север полутемной прихожей она стоит одна,— неужели она не заметила, как женщина ушла?
13
Когда в седьмой день нового года, в праздник «семи трав»[174]Макино явился в дом содержанки, О-Рэн поспешила рассказать, что к ней приходила его жена. Но Макино, дымя манильской сигарой, слушал ее, как ни странно, совершенно спокойно.
— С вашей женой, по-моему, не все в порядке.— Взволнованная О-Рэн, нахмурившись, решительно продолжала: — Вы должны что-то немедленно предпринять, иначе может случиться непоправимое.
— Когда случится, тогда и буду думать. — Макино сквозь сигарный дым, прищурившись, смотрел на О-Рэн.— Чем беспокоиться за мою жену, побеспокоилась бы лучше о своем здоровье. В последнее время ты постоянно хандришь.
— Что будет со мной — все равно...
— Совсем не все равно.
Лицо О-Рэн затуманилось, и она замолчала. Но вдруг, подняв полные слез глаза, сказала:
— Я вас прошу, ради всего святого, не бросайте жену.
Пораженный Макино ничего не ответил.
— Ради всего святого, прошу вас...— Стараясь скрыть слезы, она уткнулась подбородком в атласный воротник кимоно.— В целом свете нет человека, который был бы вашей жене дорог, как вы. Не помнить об этом — так бессердечно. И в моей стране женщина тоже...
— Хватит. Хватит. Все это я и сам прекрасно понимаю, так что незачем зря волноваться.
Макино, даже забыв о сигаре, уговаривал О-Рэн, как раскапризничавшегося ребенка.
— Этот дом такой мрачный... Да к тому же здесь недавно сдохла собака. От этого у тебя и хандра. Если удастся найти что-нибудь подходящее, давай сразу же переедем, согласна? Жить в таком мрачном доме... Ведь еще каких-нибудь десять дней, и я оставлю военную службу...
— Вам нужно прежде всего побеспокоиться о жене...
Когда впоследствии К. подробно расспросил служанку, она так рассказала ему о том, что тогда произошло.
— Теперешняя ее болезнь появилась еще в то время, и господину не оставалось ничего другого, как махнуть на это рукой. Однажды супруга господина пришла к нам на Ёкоами,— я только что вернулась, меня посылали за покупками,— смотрю, моя госпожа молча сидит в приходуй... А прежняя госпожа зло так смотрит через очки, в дом не входит и только знай себе ругается и ругается.
