Книга Маска Атрея - Эндрю Джеймс Хартли

Когда Дебора проснулась, Кельвин уже встал и ушел искать, где бы им позавтракать, поэтому несколько минут она просто лежала, немного беспокойно размышляя о том, что принесет день. Потом приняла душ, оделась и, когда он вернулся, безучастно рассматривала газеты.

Они позавтракали в закусочной омлетом и вафлями; первый был великолепен, вторые почти наверняка приготовлены заранее и подозрительно холодные внутри. Поели наспех, почти не разговаривая, словно опаздывали куда-то. На самом деле у них, вероятно, оставалось несколько часов, прежде чем будут готовы результаты, просто оба не могли сидеть в гостинице или закусочной — этой или какой-нибудь еще. Дебора посмотрела на часы трижды за пять минут, и они решили подождать в самой лаборатории, чтобы все узнать в тот же момент, когда исследования будут готовы.

Вот так, девочкой, Дебора сидела в коридоре больницы и ждала врачей, которые делали операцию отцу. Рядом дремал сосед, а она шесть часов не могла сомкнуть глаз, следя за минутной стрелкой на часах. Несколько раз двери, через которые его увезли, распахивались, но это только ординаторы уходили домой; никто из них даже не смотрел на Дебору. Когда наконец появился врач, прошла доля секунды, прежде чем дверь позади него захлопнулась. Сердце подпрыгнуло, долгое ожидание давало надежду, и она вскочила. К тому моменту, когда Дебора полностью выпрямилась, она уже поняла по лицу врача, что отец умер, и словно зависла, совершенно одна в неестественно белой комнате, пока врач мямлил, подбирая слова, а уснувший сосед что-то забормотал, просыпаясь. Когда Дебора пришла в себя, сосед, который в религиозном плане был гораздо консервативнее, чем ее семья, велел ей разорвать одежду над сердцем в знак скорби. Дебора была озадачена, но послушалась. Тогда в последний раз она поступила согласно требованиям ортодоксального иудаизма. На следующей неделе она съела две креветки из салата, который нарочно купила в магазинчике деликатесов в Бруклине. Ее родные никогда особенно не заботились о соблюдении кашрута, поэтому никто, наверное, не понял бы, что именно сделала Дебора, даже если бы узнали. С тех пор она не соблюдала кашрут, пока не заказала кошерный обед на пути из Греции и не вернулась к иудаизму.

Если говорить честно, она сожалела о том дне и съеденных тайком креветках, о проявленном тринадцатилетней девчонкой неуважении к Богу, который забрал у нее отца. Это был дешевый жест, и отец счел бы его отвратительным — не столько из-за нарушения ортодоксальных религиозных обычаев, сколько из-за злобной мелочности.

Ну что ж, все это в прошлом.

Ожидание результатов исследований напомнило ей о прошлом, но ведь теперь все будет по-другому? Смерть отца была и концом, и началом нового, трудного этапа.

Конечно, результаты исследований будут концом, а не началом, не повторным стартом. Тело либо старое, либо нет.

Они прождали около полутора часов, когда доктор Керем наконец вышел.

— Энтузиасты. — Он помахал надписанным конвертом и достал пачку сложенных компьютерных распечаток. — Я готов отдать эти результаты на почту. Насколько понимаю, вы по-прежнему хотите на них взглянуть?

— Конечно, — ответила Дебора с показным легкомыслием, которое заставило лаборанта кинуть на нее острый взгляд поверх очков. Это было нелепо: они прождали несколько часов. Разумеется, она хотела увидеть результаты.

Каждому анализу соответствовала пачка листов. Каждая пачка начиналась с графика, сопровождаемого несколькими страницами цифр и схем, которые составляли, как поняла Дебора, что-то вроде рассказа.

— И что я тут вижу? — спросил Кельвин, помахав первой пачкой.

— Керамика, — ответил Керем. — Все результаты стабильно указывают восемнадцатый или девятнадцатый век. Сказать точнее нельзя, потому что это период, когда широкое распространение каменного угля влияет на результаты.

— Вы уверены? — спросила Дебора. — Керамика не может быть древней?

— Что вы называете древностью?

— Бронзовый век. Скажем, двенадцатый век до нашей эры.

— Исключено, — сказал Керем.

Дебора чувствовала себя шариком, из которого внезапно выпустили весь воздух. Ричард умер ради ничего не стоящих копий, он — и это почему-то было еще хуже — жил ради них.

— А что с человеческими останками? — спросил Кельвин.

— По-другому, — ответил Керем.

Дебора даже не сразу поняла.

— Как по-другому? — Кельвин весь подобрался, взгляд стал твердым и сосредоточенным.

— Тело не одновозрастно с черепками.

— Насколько оно старше? — у Деборы перехватило дыхание. Такого она не ожидала.

— О, — отозвался Керем, — оно не старше. Оно моложе.

— Что? — Дебора уставилась на него.

— Не намного, — сказал Керем. — Середина двадцатого века.

— Вы уверены? — спросил Кельвин.

Керем, похоже, обиделся.

— Наша машина определяет концентрацию разных изотопов углерода. Она оценивает возраст, основываясь на известной скорости распада радиоактивных изотопов, естественно имеющихся в органическом веществе, и позволяет датировать предметы младше пятидесяти — шестидесяти тысяч лет. Все, что старше этого, больше не содержит радиоуглерода. С другой стороны, повсеместные испытания ядерного оружия в пятидесятых годах прошлого века значительно повысили уровни радиации в органике. Разница между веществом, которое предшествует этим испытаниям, и тем, которое появляется во время или после них, вполне заметна. Человеческие останки явно относятся ко времени до атомных испытаний. Тело относится к первой половине двадцатого века, смерть имела место, возможно, в середине сороковых годов.

Дебора почувствовала, как у нее отвисает челюсть. Сороковые? Не может быть!

— Можно посмотреть? — попросил Кельвин.

Керем подал ему конверт, и Кельвин начал недоуменно просматривать бумаги.

Дебора хотела спросить Керема, уверен ли он в точности анализа, но поняла, что такой вопрос будет бессмысленным и невежливым.

— Ладно, — пробормотала она. — Хорошо. Нам пора идти.

— Другие результаты будут готовы, вероятно, через пару недель, — добавил Керем. — Отправить их в музей по почте?

— Другие результаты? — повторила Дебора, все еще чувствуя себя ужасно тупой и словно бы немного пьяной.

— Ваш испанский галеон, — пояснил лаборант.

— А, верно. Да. Пришлите их в музей.

Доктор Керем кивнул, забрал у Кельвина конверт и ушел, оставив их в скромном светлом вестибюле, который теперь, казалось, еще больше походил на приемный покой в больнице.

— Ты как? — спросил Кельвин.

— Нормально, — соврала Дебора. — Я позвоню Керниге.

Выбора не было. Время играть в детектива давно прошло.