Что касается барона и баронессы д'Антремон, хотя их не связывало никакое, сколь угодно далекое родство, они презабавно походили друг на друга, что нередко случается с людьми, долго живущими вместе: они выглядели парой статуэток мейссенского фарфора, забытых на клавесине, задвинутом куда-нибудь в уголок одного из павильонов Трианона. Шаловливая грация, старомодная хрупкость и фасоны нарядов делали их преданными современниками эпохи Его Возлюбленного Величества, молодого Людовика XVI.
Среди всех этих людей Фульк де Лозарг, суровый, но до крайности элегантный в своем черном фраке, походил на падшего мятежного ангела, низринутого с небес за то, что захотел похитить слишком много света. Он являл собою разительный контраст со своим сыном, таким белокурым, бледным и настолько похожим на жертву, влекомую на заклание, что это потрясло Гортензию. Появившись, Этьен не вымолвил и десяти слов, а с тех пор, как они сели за стол, ни разу не взглянул на нее. Она видела лишь его профиль. Он молчал, глядя куда-то в пустоту, и, казалось, был еще дальше от присутствующих, чем неподвижные портреты предков рода Комбер, висевшие по стенам…
Воспользовавшись легкой перепалкой между д'Эйди и графиней по поводу какого-то происшествия, случившегося на последней ярмарке в Салере, Гортензия наклонилась к кузену, ставшему теперь ее женихом, и прошептала:
– Вы не слишком разговорчивы, Этьен! Меж тем мы не виделись почти две недели. Вы не имеете ничего мне сообщить?
– Что я могу сказать? Теперь мы обручены. Чуть более чем через месяц нас поженят. И у нас нет никакого способа этого избежать, несмотря на ваше обещание…
«Честное слово, – подумала Гортензия, – он на меня сердит! Это что же, он на меня возлагает вину за сегодняшнюю комедию?.. Как если бы в моей воле было что-либо изменить!..» Задетая за живое, она прошептала:
– Надеюсь, вы мне извините, что я не сумела убиться насмерть во время побега.
– А вы не бежали. Вы лишь пошли прогуляться в неурочное время, вот и все. Побег надо готовить…
– Так, как вы подготовились к вашему? Я по крайней мере попыталась выиграть время, выставила условия и…
Он вполоборота повернулся к ней и прорычал, давая волю долго копившейся ярости:
– Кстати, о ваших условиях! Все, чего вам удалось добиться, так это смерти добрейшего аббата Кейроля!..
– Он умер? Поверьте, я в отчаянии… Но не вижу, какова была моя роль в этом печальном деле.
– Сейчас объясню…
Этьен выждал некоторое время и, убедившись, что никто не обращает на них внимания, процедил сквозь зубы:
– Он умер после того, как ему нанес визит наш превосходнейший господин Гарлан… совсем как моя мать, имевшая несчастье довериться его искусству и знанию трав!
– Ваша мать умерла в огне, как мне говорили!
– Конечно, ее сожгли… но уже мертвую. Огонь только скрыл следы преступления!.. И не глядите на меня с таким ошарашенным видом! Да улыбайтесь же, черт возьми! Это ведь день нашего обручения! Нам надлежит быть счастливыми!
И, схватив полный бокал, к которому ранее не прикасался, Этьен залпом выпил его содержимое и потянулся за графином, чтобы наполнить вновь. Гортензия между тем пыталась подавить приступ дурноты, душившей ее… Это было какое-то безумие – столь страшные слова, прозвучавшие средь светской болтовни, прерываемой смешками и шуточками. Она поняла, что не может все это вынести, и поднялась, извинившись перед каноником:
– Прошу великодушно меня простить, но я чувствую себя не слишком хорошо.
– И правда, дитя мое, вы очень бледны! Однако это, в общем-то, в порядке вещей. Счастье при своем зарождении часто производит весьма сильное и необычное действие… Необходимо свыкнуться с ним.
Гортензия вышла из-за стола, прижимая салфетку к лицу, чтобы ее уход выглядел естественнее, но она не дошла нескольких шагов до двери, как мадемуазель де Комбер, шумно шурша зеленой тафтой, догнала ее:
– Что с вами? Вы плохо себя чувствуете?..
Девушка нашла в себе силы слабо улыбнуться.
– Мне действительно нехорошо… Может быть, из-за вина. Я к нему не привыкла. Мне нужно на воздух…
– Идите в свою комнату. Чуть погодя я навещу вас…
– Это вовсе не нужно…
– Нет, нет! Так будет лучше… Я велю Клеманс принести вам чего-нибудь согревающего.
Выхода не было. В этом доме невозможно ни минуты побыть в одиночестве.
Очутившись в комнате, Гортензия подошла к окну, прижалась к стеклу разгоряченным лбом. Казалось, лихорадка вернулась снова. Меж тем кольцо легонько царапало ей руку, и она жестом, исполненным гнева, сорвала его и едва не поддалась искушению забросить куда-нибудь в темный угол. Но ограничилась тем, что положила на комод. Столь же порывисто она схватила шаль и закуталась в нее, чтобы не видеть своего розового платья. Ей было холодно, и на сердце лег траур.
В окно она видела сад, окутанный туманом – словно серым саваном, накрыло всю округу, притушив яркие краски цветов. Розовато-белая пена цветков на старых яблоневых деревьях, желтый цвет примул, малиновый – левкоев, нежно-голубой – незабудок – все это выцвело под серым покровом, сквозь который вдали прорисовывались лишь контуры деревьев. Неровная линия горизонта тоже исчезла, и даже высокий тополь, который, как представляла Гортензия, указывал направление к дому Жана, скрылся из глаз…
Отойдя от окна, она уселась в маленькое кресло, пытаясь что-нибудь понять в причинах божьей кары, обрушившейся на нее тотчас после гибели родителей. До того ее жизнь в стенах монастыря на улице Варенн была такой простой и легкой, такой упорядоченной! Житейские смерчи бились в стены обители, не проникая внутрь. Теперь же, казалось, все демоны земные обступают и мучают ее. И после стольких тяжелых часов, страхов, тревоги, отчаяния ей еще предстоит привыкнуть к мысли, что она – невестка убийцы?
Но вправду ли маркиз настолько черен, как воображает ненавидящий его сын? В конце концов Годивелла не раз говорила, что у Этьена с головой не все в порядке. Распаленная фантазия и некоторые внешние совпадения могли смутить его дух. Легкий скрип двери заставил ее поднять голову. Она ждала Клеманс, но вошла Годивелла, в высоком островерхом кружевном чепце, придававшем ей вид средневековой матроны. Она несла на блюде чашку.
– Неужели вам так разонравилась моя стряпня, что от нее стало дурно? – с подозрением поглядывая на девушку, произнесла она. – Вы только посмотрите на эту красавицу! Видано ли: невеста бежит в свою комнату посреди трапезы?
– Ваше искусство здесь ни при чем, Годивелла. Мне стало нехорошо от другого. Этот брак… Я не могу… Мне нельзя выходить замуж за Этьена!
– Я смотрела из-за дверей в залу и видела, что он вам что-то говорит… А вам это было совсем не по нраву…
– Он мне поставил в упрек, что я стала причиной смерти аббата Кейроля. Он мне сказал…
Она запнулась, не решаясь произнести страшные слова, но они все же вырвались из ее груди. Их было так тяжело держать в себе! Когда она умолкла, ее ужаснуло сгустившееся молчание и вдруг осунувшееся лицо Годивеллы. Наконец она с усилием произнесла:
