— И она зовет тебя «Зэки»?
— Да.
— В любом случае… Мне нужно убираться отсюда, и поскорее.
— Вилли знает об этом?
— Вряд ли он стал бы волноваться из-за меня, даже если бы узнал.
Когда мы завершаем обход здания, к подъезду подъезжает лимузин, из которого выходит Мартин Стоукс.
— Сейчас я живу в квартире, а он — в «Челси», — рассказывает Лори. — Когда я уеду, он вернется обратно. Представляешь? Он считает, что телефон прослушивается, а весь дом полон «жучков».
— Он так не считает. Он только так говорит. Например, он сказал мне, что Марк Ларкин может читать наши мысли.
— Он верит в это! Я клянусь. Он даже нанял специалистов по электронике, чтобы они проверили квартиру… он потратил на это восемьсот долларов! Когда они сообщили ему, что все чисто, он сказал мне, когда они ушли, что их подкупили!
— Господи…
Следующим шагом будет установка микрочипа или крошечной спутниковой антенны у него в голове? Как бы это ни было печально, я вынужден поверить Лори. Он сходит с ума, это видно невооруженным глазом, хотя он появляется на работе каждое утро в девять часов и остается там до шести вечера. Он спит ночью всего час, а все остальное время, с полуночи и до восьми утра, разговаривает со стенами и мебелью, потом встает, принимает душ, чистит зубы, брызгается дезодорантом и надевает свежую рубашку. Это страшно: человек может быть абсолютно ненормальным, но пока он надевает галстук в тон рубашке и ведет себя прилично, никто ничего даже не заподозрит. Тот киоскер, у которого я каждое утро покупаю газету, — кто знает, сколько человеческих голов он хранит в своем холодильнике?
Мы стоим перед вращающимися дверями, и солнечные лучи пляшут на золоченом барельефе над входом, на котором изображены двенадцать подвигов Геракла… солнечный свет вдохнул в них жизнь, и теперь весенний ветерок явственно доносит запах авгиевых конюшен.
— И теперь, — говорит Лори, прощаясь, — у него есть пистолет.
_____
Как-то утром мы с Марджори Миллет поднимаемся вместе в лифте.
— Итак!.. — говорит она.
Мы не оставались с ней наедине ни разу после того, как она сообщила мне о связи Джимми Купером.
— Итак…
— Лесли мне сказала, что ты отлично целуешься, Ковбой.
— Пожалуйста, не называй меня больше так.
Лифт останавливается. Какой-то подавленный неудачник из Бухгалтерии Отвратительной, с ворохом манильских конвертов, входит, нажимает кнопку следующего этажа и выходит в Бухгалтерии Прискорбной.
— Это она тебе сказала?
— Да. Сказала, что никогда не имела дела с мужчиной, который бы целовался лучше тебя. Вот, а когда она мне это сказала, я ответила: «Он, наверное, берет уроки целования заочно, потому что, когда он целовался со мной, то не знал, куда зубы девать».
— Ты этого не сказала!
— Нет, не сказала. И на самом деле она не говорила мне, что ты хорошо целуешься, да и что вы вообще целовались. Но теперь я это знаю, Ковбой!
Дверь лифта открывается на нашем этаже, она делает мне ручкой и выходил.
* * *
КОМУ: КУПЕРА
ОТ КОГО: ПОСТЗ
ТЕМА: твоя оперившаяся карьера
Это не так уж плохо. Не вешай нос, оставайся гордой.
В самом деле, не принимай все близко к сердцу.
Мы только что получили экземпляры нового номера, и занимающая полстраницы «Невро Евро-Ахинея» Айви Купер есть в нем.
КОМУ: ПОСТЗ
ОТ КОГО: КУПЕРА
ТЕМА: Ответ: твоя оперившаяся карьера
Нет нет нет нет.
Ты меня просто подбадриваешь.
Это ужасно. Если бы у меня было время, я бы подошла к печатной машине с пузырьком корректирующей жидкости и замазала свое имя на каждом экземпляре.
Я отвечаю:
Тебе жидкости не хватит.
Послушай, со мной тоже такое было. Ты привыкнешь. Просто забей!
Хочешь, пойдем поужинать сегодня? Может, в кино?
Проходит несколько минут перед тем, как я получаю ее ответ:
Боюсь показаться на людях.
Я отсылаю ей сообщение, в котором пишу, что, если она передумает, я буду рад, и прошу позвонить. (Я прождал весь вечер, но она так и не позвонила.)
На следующий день:
КОМУ: ПОСТЗ
ОТ КОГО: КУПЕРА
ТЕМА: Только что узнала! Опять плохая новость.
Меня только что назначили редакционным сотрудником.
Я решаю поздравить ее с вступлением в наш коллектив и пожелать удачи. Но затем мне приходит в голову мысль получше.
11
ПОРА.
Я вхожу в кабинет Марка Ларкина и, чтобы подчеркнуть важность момента, закрываю за собой дверь. Почувствовав что-то необычное, он отрывается от нескольких предложений Бориса Монтегью, написанных кривым почерком на бумаге со штампом «Отель де Крильон».
— Ты принес отчет? — спрашивает он.
— Заткни, на хер, пасть.
Он садится ровнее и откладывает писанину Бориса в сторону.
— Та пленка все еще у меня, — говорю я.
— Какая пленка?
— Ты знаешь, какая… мародер.
— Ах, та пленка.
— Марки, время подбить бабки.
— Ты хочешь денег? Я должен был давно сам об этом догадаться.
— Я хочу, чтобы моя статья о Лерое Уайте пошла. Он сейчас на волне. Я хочу, чтобы она была на обложке.
— Ты думаешь, что я — царь и бог?
— Да, но я бы сказал, что в данный момент я более всемогущий. Ты себе представляешь, что произойдет, если я прокручу пленку Регине или Мартину Стоуксу?
Марк хватается за нос большим и указательным пальцами, как будто собирается вытащить оттуда козявку.
— Я встречаюсь с Региной и Байроном сегодня в полдень, — говорит он. — Я попробую. Я очень постараюсь.
— Это в твоих интересах.
Он спрашивает о другой статье, над которой я работаю, — истории об Энтони Бьючампе, торговце предметами искусства с подмоченной репутацией, — но я настаиваю на том, чтобы он проталкивал именно статью об Уайте, уже написанную и переписанную.
— Как насчет этой Айви Купер? — спрашивает он, когда я поднимаюсь, чтобы уйти. — Пробивается наверх из рядовой массы. Ты можешь гордиться ею.
— Боже упаси, чтобы она начала расти здесь.
