Под этим нежеланием обидеть меня или досадить мне я в конце концов распознала подозрение.
Возможно, потому, что он мог вообразить совсем иное предательство, Франсуа стал единственным человеком, которому я рассказала все. С самого начала. Как я познакомилась с Л., как привязалась к ней. Что она сделала для меня, что она сделала вместо меня. Что она знала раньше, чем я ей говорила, что она так хорошо понимала. Что она думала о моих книгах, чего она от меня ждала. Мне пришлось согласиться на притворство и ложь. В те недели, когда я заставила всех поверить, что занята работой, а сама целыми днями бродила по улице или по отделам «Монопри».
Я рассказала, как в отделении скорой помощи больницы Святого Людовика мне пришла в голову мысль написать об Л., почерпнуть вдохновение из ее жизни. Насколько очевидной, важной показалась мне эта мысль и – впервые за долгое время – достойной интереса. Вот почему перспектива проживания с ней взаперти в Курсее была словно послана мне небесами. Это было непредвиденной удачей! Нет, я не боялась. Необходимость писать, уверенность, что у меня в руках наконец замысел книги, уничтожили все сомнения. Но Л. узнала о моих планах, и все вышло из-под контроля.
Лицо Франсуа выражало так хорошо знакомую мне озадаченность. Я почувствовала, что он не принимает всерьез половину моего рассказа.
Он много раз под видом шутки спрашивал у меня, не мужчина ли Л. Но, по сути, я думаю, он считал, что я действовала в одиночку и сбежала в Курсей с желанием уединиться, отделаться от всего.
Позже, хотя он мне и не признался, я полагаю, он согласился с мнением врачей. Я пережила случай тяжелейшей депрессии. Медикаменты, которые я принимала, спровоцировали состояние спутанности сознания, то есть галлюцинации, что во многом могло объяснить случившееся. В каком-то ночном припадке, о чем я сохранила смутные воспоминания, я полуголая вышла из дома и упала в канаву. У меня уже бывали подобные психические расстройства.
Правда была совсем иной: Л. попыталась отравить меня. Лишить меня сил. Она подвергла мою жизнь опасности.
Я могла бы предъявить ей иск или хотя бы попытаться отыскать ее.
Я этого не сделала. У меня не было сил. И потом, мне потребовалось бы отвечать на самые разные вопросы, давать описание ее примет, рассказывать снова и снова, сообщать подробности, доказывать. А я не была уверена, что у меня есть доказательства.
* * *
Вернувшись домой, в Париж, после трех недель, проведенных под наблюдением в больнице, я включила компьютер. Моя догадка полностью подтвердилась: Л. стерла все сообщения, которыми мы обменивались в первые месяцы знакомства. Все. Ни одно не осталось незамеченным.
Учитывая время, которое она каждый день проводила перед компьютером, когда жила у меня, она спокойно могла сортировать, опорожнять корзину, чтобы не оставить никаких следов.
У меня больше ничего не было: ни малейших доказательств. Зато она оставила все имейлы, которые написала за меня: они были подписаны моим именем, и ничто не свидетельствовало (кроме моих собственных слов), что не я их автор.
Кроме того, я обнаружила множество писем с выражением ободрения, поддержки; теплые слова, которые мои друзья адресовали мне, получив послание Л., где я (она) просила их прекратить всякое общение со мной. Разумеется, Л. воздержалась от того, чтобы показать их мне.
Я провела много дней, не выходя из дома. На улице мне было страшно. И одной в квартире тоже.
Друзья узнали, что я страдаю, и пришли навестить меня. Они были рады меня увидеть спустя столько времени. Я тоже. Они разговаривали со мной очень ласково.
Как-то ночью мне приснилась Л. Она ползла в кухне по полу с разбитой головой и глазами, залитыми кровью. Она пыталась добраться до входной двери и звала Зигги. Я смотрела на нее, неспособная прийти ей на помощь.
Я проснулась в поту и села в постели. Ужас до утра не покидал меня.
Спустя пару недель я понемногу стала выходить.
Но если кто-то шел за мной или оказывался слишком близко у меня за спиной, переходила на другую сторону. Бывало, мне слышалось чье-то присутствие сзади (шуршание моего шарфа по кожаной куртке, щелканье пряжки ремня), тогда я резко оборачивалась и встречала пустоту. Мне казалось, что за мной шпионят, следят, я чувствовала себя замаранной. Я вздрагивала от малейшего шума, ощущала, как напряжены все мои мышцы. Я была уверена, что мне грозит неминуемая опасность, хотя не знала, какая именно, не знала, притаилась ли она во мне или подстерегает извне.
Во всякое время я открывала дверь своей квартиры со страхом в животе, уверенная, что наступит день, когда я обнаружу кого-то, кто подстерегает меня, сидя на диване или спрятавшись под кроватью, кто пришел, чтобы свести со мной счеты.
Луиза и Поль очень часто приезжали домой, чтобы повидать меня. Франсуа решил остаться в Париже, я отложила все писательские планы на потом.
Я вернулась в больницу Святого Людовика, чтобы сделать контрольный снимок. С меня сняли пластиковый сапог. Поначалу я не осмеливалась наступать на ногу. Но после двух-трех сеансов реабилитации стала ходить, не хромая.
В течение нескольких недель я продолжала слышать скрип или странные звуки на лестничной площадке. Я смотрела в глазок, никто не стоял под моей дверью. Я по-прежнему днем и ночью задергивала шторы, как только возвращалась домой. Мне пришло в голову, что Л. могла спрятать в моей квартире микрофоны и видеокамеры. Я щупала везде: под столами, под подушками, в осветительных приборах и во всех углах. Чтобы проверить.
Все эти ощущения можно было расценить как последствия психологической травмы или как проявление существовавших ранее параноидальных наклонностей. У меня не было определенного мнения на этот счет.
Тем не менее мало-помалу я начала возвращаться к тому, что называют «нормальной жизнью».
* * *
Разумеется, я не переставала думать об Л. Я думала о ней как о дурном сне или немного постыдном воспоминании, к которому желательно не возвращаться. По мере отдаления того периода, воспоминание об Л. окутывалось непроницаемой оболочкой. Я размышляла, следовало ли хранить его нетронутым, в темном месте, чтобы оно не испортилось, с мыслью, что, возможно, когда-нибудь я смогу описать его, или, наоборот, сделать так, чтобы оно исчезло. Сегодня я знаю ответ.
В апреле я приняла приглашение на литературный фестиваль в Шалон-сюр-Сон. Предполагалось, что я в присутствии широкой аудитории встречусь с группой читателей, которые в течение года прочли все мои книги. Я согласилась, потому что давно знакома с организатором этого фестиваля, писателем.
И потом, разумеется, мне хотелось испытать себя, доказать себе самой, что я могу поехать туда одна.
Выйдя из поезда, я отвезла вещи в гостиницу. И прилегла на полчаса. Мне всегда нравились эти выпавшие из времени, предшествовавшие мероприятию моменты, когда вот так, будто в результате телепортации, я оказывалась в незнакомой комнате, в городе, которого я не знала. Через некоторое время я пешком пошла к театру. Я перемолвилась парой слов с членами группы читателей, пока публика постепенно занимала свои места. Я окинула зал взглядом, подобно молчаливому радару, что обшаривает толпу, не задерживаясь на лицах. Когда мои глаза вернулись к центру, я поняла, что делала. Я искала Л. Или, скорее, проверяла, что в зале Л. нет. Убедившись в этом, я сделала глубокий вдох и начала беседу.
