«Отличительная черта моего посёлка: нищие всегда получают по заслугам! Всё в нашем посёлке кричит горделиво: „Дешёвкой не рождаются!“
В нашем посёлке почти всё напоминает кашу! Пища, небо, земля, мысли, разговоры, дороги и прочие чертоги и скотопитательные угодия! Всё каша! Всё каша кругом! Кроме ложек, которыми эту кашу рубают всякие горестные иконописные проходимцы! Я про правление наше, если кто сейчас не понял и вынул пальцы из носа.
Ведь что такое соседство в нашем поселковом понимании? Покер! Одни ворюги обирают за счет лицемерия других, менее толковых жуликов. И при этом все притворяются, что знают, как кого зовут! Улыбаются. Вон улыбается этот, как его… Гараж у него ещё на… Да, красная крыша! Улыбается! И тот, Штаны, тоже вон, смотрите, лыбится! Дружелюбен, а сам третьего дня чернозём в ведро сгребал с общественного цветника. В полчетвертого утра. Сам видел, да! Я катил случайно найденную на берегу бочку! Вот что я делал в полчетвёртого утра!»
Эта часть моего выступления на открытии памятника «Милосердие рубит топором Правосудие» вызвала наибольшие отклики среди собравшихся.
Две книги
Как следует называть улицу, на которой расположены скотобойни и участок для захоронения павшего от заразы скота?
Вопрос для моего посёлка не совсем праздный. Ведь если на улице работает уютная мясопромышленная хладоскотобоенка, то название для такой улицы нельзя брать с потолка. Прежнее название улицы, улица Светлая, меня, человека решительно апокалиптического склада, устраивать перестало.
В культурной столице подобную улицу назвали в XIX веке Альбуминная, например. Это и красиво, и прогресс, и здоровье, и склейка фанеры для аэропланов (альбумин для многого пригоден). Но времена теперь в посёлке моём такие, что про прогресс и гематоген лучше не заикаться на публике. Три златоверхих собора, мечеть, дом для сборищ каких-то протестантских чувашей, база отдыха «Сварог» частоколом заповедным ограждают нашу деревню от просвещения и семиклассного образования. Достраивается внешнее кольцо укреплений от бесов (летний лагерь «Язычки»). Про шарообразность Земли ещё шепчемся по ночам, согнувшись заговорщически у лампы, но хлеб привозят в посёлок только «православный» с «подворья», а в очереди не побазланишь про атомы.
– Я так думаю, судари мои, – весомо произнёс я среди собравшихся научных изуверов, – полагаю я, что как только запустят мясофабрику внутри нашего духовного рая, надо сразу учительницу вязать. По пылающим взорам вижу, что понят. Румата не прилетит в голубом вертолёте. Надо возглавлять мракобесие своими силами.
Чем нас не устраивает креационизм, господи? Что мы уперлись-то?! Суебесие свое тешим сим токмо… Видим же прекрасно, что естественный отбор у нас не действует, а искусственный отбор – он нам же прямая угроза, на него надежды мало! И главное, в чем выхваляемся, станичники?! Горделиво упорствуем в том, что три книги прочитал каждый. Хвастаемся этим. Не стыдно ли?! Перед детьми. Или кто там у нас, не понять уже… Три книги прочитали. И что теперь?! Да эти три книги возлежали с… с кем только не возлежали они до нас!
Две! Две книги! Две книги – это не стыдно, а в одну книгу не поверят. Две, значит. И на том надо стоять крепко, горб к горбу. Читали, мол, но не помним. По принуждению. Стихи духовного содержания знает кто? Я обеспечу смутные видения и явственные знаки. Головами потрясите… А если вразнобой? Вот вы сверху вниз, а вы двое вправо-влево… Хорошо. Потренируйтесь дома. Тоже в дело пойдёт.
Голоса надо доработать, интонации надо возвышать в конце предложения. Руки строго перед грудью, чинно. Мыла если пожевать, то пена. Это скоро будет нужно очень.
Господа, расходитесь по двое, идите не крадучись, а вроде как в полемике про преосуществление заблудились, но теперь стремите шаг к вечере. Осеним себя волшебным восьмиугольником…
Деньги за съеденное прошу вкладывать в кружку.
Председатель
Как и полагается лучшим людям нашего посёлка, мы изящные и зажиточные вольнодумцы. Парадоксальные владельцы и управители судеб. Холёные интеллектуалы с огромным стажем и почтительным пробегом.
Позавчера, например, лепили снежных баб из удачно выпавшего снега. Смех, распахнутые на мощных телах собольи полушубки, белоснежные зубы. Естественно, антиправительственные разговоры самого вольного содержания и преступного направления. Ветерок государственной измены, сигары, напитки на тяжёлых подносах в раболепных лакейских руках.
И тут к нам подходит мужичок. Собой поношен.
– Кто ты, мужичок? – спрашиваем. Сами смеёмся, у всех всё уложено по Лихтенштейну.
– Я ваш новый председатель, – отвечает мужичок.
– А старый где? – спрашиваем. Перстни наши на солнце так и играют.
– А старый где? – переспрашивает медленно мужичок. – А старый, считайте, умер… И я теперь разрешаю вам идти домой. А ещё можете покопаться в сарае прежнего, который умер, и набрать там себе картошечки, удобрений, проволока там есть – два мотка… А потом сразу чтоб порядок был и тишина.
Я медленно опустился на колени первым.
Диалоги с природой
Велел везти меня в загородное.
Обнаружил много интересного. Лично открыл новый вид одуванчиков. Озимые одуванчики. Которые умудрились под снегами октября как-то проклюнуться, окрепнуть, а теперь стоять пушистыми. Среди опавшей листвы.
Умилялся над таким одуванчиком и так, и эдак. Ворковал, глядя на его полуоблетевшую седую головку. Зря меня выпускают из лечебницы, судя по всему. И сопровождающие мои подумали: «Зря!» И природа моя загородная тоже что-то мыкнула про «зря».
К природе своей загородной я отношусь тяжело. Ревную её.
– Кто к тебе тут прибегал? – резко спрашиваю, неожиданно распахнув ворота.
– Никто! – врёт природа, шурша под моими сапогами, в которых я мечусь в поисках улик реальной измены.
– А заяц?! А прошлогодний заяц! – ору я, сотрясаясь. – Зайца забыла?!
– Он уж и сам позабыл про меня, – шепчет природа, неумело кидая мне в лицо труху. – Ох и горяч он был, конечно… Неопытен, но ловок! Такой заяц раз в жизни у приличной встречается. Один на миллион. Как вбежал, глаза туда-сюда – я просто обмерла… Я сама не поняла, как всё получилось…
