Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Пока Алымов говорил, на экране держалось окно с рекламой фонда: логотип – разорванная театральная маска, адрес, телефоны, расчетные счета. Потом пошел фильм о деятельности фонда – ведущая предупредила, что Сергей ничего не знал об этих съемках и сейчас увидит все впервые вместе с телезрителями. Ася опять разволновалась. У Алымова было очень забавное выражение лица, когда он смотрел на коллег по театру, на Савву и Деда, которые говорили не только о фонде, но и о самом Алымове, все примерно одно и то же: мужественный, стойкий, талантливый, добрый, удивительно преданный театру. А дальше Сергей изумленно поднял брови и даже открыл было рот, но опомнился: на экране ведущая в той же студии беседовала с Асей. «Он меня убьет! – подумала Ася, сидящая перед телевизором. – И правильно сделает! Зачем я только согласилась?! Выгляжу полной дурой… И толстая… И наговорила всякой чуши…»
Алымов качал головой, слушая ответы жены на вопросы ведущей, а потом сказал, глядя прямо в камеру:
– Спасибо тебе, дорогая.
И, повернувшись к ведущей, добавил:
– А вы у меня спрашивали, что такое любовь. Надо было сразу показать это интервью. Там все ответы. Только женщины по-настоящему умеют любить. А нам остается учиться у них.
Передача закончилась. Все, кто сидел перед своими телевизорами в разных концах Москвы, некоторое время молча смотрели на бегущие по экрану титры – потом Ася всхлипнула и щелкнула пультом, Вера Павловна вытерла слезы и закурила, покосившись на мирно спящего в кресле Валентина Георгиевича; Савва усмехнулся и поцеловал жену, а Ксю – Лешу Скворцова. Леонид Большаков тоже выключил телевизор и допил коньяк. Кто-то сдержанно кашлянул у него за спиной. Не оборачиваясь, он спросил:
– Что, опять?
– Да, Леонид Евгеньевич. Лучше бы вам зайти к ней.
Он тяжко вздохнул и поднялся:
– Спасибо, Галина Михайловна.
Галина Михайловна вела хозяйство у Большакова уже лет пятнадцать – домашний ангел, такая у нее была должность.
– Пригласить завтра доктора Левашова?
– Придется.
Леонид вошел в комнату жены и остановился у двери. Она сидела на постели спиной к нему и слегка покачивалась, словно баюкая кого-то. Тихим, но сильным голосом Дарья пела «Святую ночь»: «Silent night, holy night, all is calm, all is bright round yon virgin mother and child…» [13]. Большаков подошел и стал перед женой. Она допела, подняла на него глаза и прошептала:
– Заснул, наконец.
Дарья немного располнела, а ее бледное, слегка одутловатое лицо казалось маской, на которой живыми были только глаза – тревожные, страдающие.
– Вот и хорошо. Давай, я положу его в кроватку?
– Только не разбуди.
Леонид взял из ее рук большого плюшевого медведя, уже слегка потертого, и бережно уложил в маленькую кроватку-колыбельку, потом присел рядом с женой и обнял ее за плечи:
– Ты замечательная мама.
– Правда, он красивый? Такой милый ребенок.
– Очень красивый.
– Глазки как цветочки… И ямочка на щеке… Он будет нравиться девушкам, когда вырастет, правда?
– Конечно, дорогая.
– Это ничего, что он такой смуглый? Кожа как молочный шоколад!
– Ничего.
– Ты же его любишь, правда?! – Даша начала волноваться, Леонид погладил ее по голове и поцеловал:
– Я очень люблю нашего мальчика.
Потом встал, налил воды в стакан, подал Даше и протянул руку – на ладони лежала таблетка:
– Прими, пожалуйста.
Она послушно выпила.
– Давай-ка ты тоже ляжешь!
– Хорошо. – Дарья легла, муж укрыл ее одеялом и прилег рядом.
– Ты знаешь, я все-таки немножко беспокоюсь…
– О чем, дорогая?
Она растерянно смотрела на Лёню – в ее влажных голубых глазах словно что-то пульсировало, переливалось и мерцало.
– Я не помню…
– Тебе совершенно не о чем беспокоиться, детка! Наш мальчик здоров, я люблю тебя, все хорошо.
– А у тебя все в порядке?
– В полном. Так что закрой глазки и спокойно засыпай. Ты так прекрасно пела сейчас! Я заслушался. Надо тебе подготовить концерт. Выйдешь на сцену в красивом платье, все будут аплодировать, завалят цветами…
– А что я стану петь?
– Джаз, блюз, спиричуэлс… Что-нибудь такое.
– Мне нравится… Ты ужасно милый. Если хочешь, я могу… Хочешь? – и она потянулась к мужу.
– Я устал, дорогая. И тебе надо отдохнуть. В другой раз, ладно? Спи, душа моя… Я люблю тебя… Ты моя красавица… Моя бедная девочка…
Выйдя от жены, Большаков некоторое время постоял в коридоре, с трудом удерживаясь, чтобы не заорать в полный голос или не шарахнуться головой об стену. Потом зашел в другую комнату и опустился на колени перед кроваткой, в которой спал их настоящий ребенок – двухлетняя Лиза. Он не стал делать никакую генетическую экспертизу. Зачем? Девочка была как две капли воды похожа на детские фотографии Даши – такие же круглые голубые глаза, удивленно поднятые бровки, светлые кудряшки, курносый носик, упрямый ротик…
Но ямочки на щеке у Дарьи не было никогда.
Ну и что?
Девочка вдруг завозилась в кроватке, и Большаков поправил ей одеяло. Поцеловал в розовую щечку и шепотом пропел – скорее, проговорил: «Мой Лизочек так уж мал, так уж мал, что из листика сирени сделал зонтик он от тени, и гулял, и гулял…» [14].
Голоса у него не было никакого.
Ни голоса, ни слуха.
Одна любовь.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
