Крыла и лик ее воздушны и едва ли Не столь же, как у ангела, прозрачны.
Что общего может быть между эфирным ангелом и стеклянной бутылью с хоботом?
Даже в напряженнейшие, драматические моменты сеанс все же оставался просто вечерним развлечением. Нет, нельзя было сказать, чтобы миссис Джесси не верила в то, что Софи Шики видит пришельца из мира иного, – она была убеждена, что Софи в самом деле его видит; однако доля сомнения всегда присутствовала, как и скептицизм, и удобная, неосознанная животная невосприимчивость к невидимому, – все это отрезвляло, удерживало в границах здравого смысла.
Мистер Хок заметил тоном знатока:
– Возможно, мисс Шики видит ангельскую мысль, принявшую такой облик в мире духов, находящемся ниже мира ангелов. Сведенборг рассказывает много удивительного об ангельских эманациях, о следах их умственной деятельности, которые сохраняются в нас, чтобы проявиться в будущем. Он, например, полагал, что ангельские эманации достигают младенца еще в утробе матери, в частности останки супружеской любви ангелов (ибо любовь – это живой организм), и при определенных обстоятельствах мы способны ощущать их.
«Даже если перед мистером Хоком, – подумала миссис Папагай, – явится исполинский багровый херувим с огненным мечом, угрожая испепелить его, он все же станет искать этому объяснения; и если звезды посыплются с небес, как плоды фигового дерева, он и тут будет рассуждать об „определенных обстоятельствах“».
Софи Шики смотрела, как блестящее существо из витого стекла кипит и пузырится. Ее бросало то в жар, то в холод; она то вспыхивала, то, когда жаркая волна откатывала, вновь бледнела и коченела. Существо в образе фляги или вазы, наполненное глазами, золотыми глазами, напоминало скопление лягушечьих икринок. Но все же она чувствовала, что это скопление пылающих глаз едва различает ее самое, что существо видит обстановку комнаты и людей не так ясно и четко, как она, Софи, видит его.
– Он говорит: «Пиши», – произнесла она сдавленным голосом.
Миссис Папагай в тревоге взглянула на нее и поняла, что ей больно.
– Кто будет писать? – торопливо спросила она.
Софи взяла перо. Миссис Папагай заметила, как напряглись жилы на ее шее, и сказала остальным:
– Будьте предельно осторожны. Контакт опасен и болезнен для медиума. Сидите очень спокойно, старайтесь ей помочь.
Перо побежало по бумаге, выводя слова аккуратным, изящным почерком, полная противоположность по-ученически круглому и крупному почерку Софи:
Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч. О вашем легкомыслии я мрачно размышляю, Ваш долг священен, вам о нем напоминаю: Должны оплакивать вы вечно нашу Госпожу. Лаодикия, Лаодикия.
Перо замерло, вернулось к написанному, вычеркнуло «Лаодикия» и медленно и старательно вывело:
Теодицея [79] новис новиссима. Домой по сонной глади моря везет прах милый, прах один, груз черный – сгинувшую жизнь. Прах. Прах.
Чувства всех присутствующих, такие разные, но слившиеся в один поток, захлестнули миссис Папагай. Благоговейный ужас поразил миссис Герншоу, она с трудом могла дышать. Мистер Хок быстро соображал, что бы могли значить эти слова.
