Книга Эйлин - Отесса Мошфег

Я покинула Иксвилл, не взяв с собой ни одного семейного фото, и мне остается полагаться только на расплывчатые воспоминания. Я запомнила папу таким, каким оставила его, — иссохшим, лежащим на кровати в алкогольном забытьи. Джоани я помню как юную девушку — чувственную, милую и бездумную. Маму, как я вам уже говорила, мне трудно представить. Мне видятся лишь ее истончившиеся полуседые волосы, когда она лежала мертвой в своей постели, а я свернулась рядом с ней и пыталась собраться с духом, чтобы пойти и сказать отцу, который уже несколько недель пил без перерыва, что ее больше нет. «Ты уверена?» — спросил он меня, когда я стояла перед ним в жарком и безжалостном утреннем свете солнца. Я помню этот образ одиночества и мой взгляд, брошенный в полуоткрытую дверь комнаты, где лежала — но уже не спала — моя мать. Плакать я ушла в санузел. Отчетливо помню свое отражение в зеркале: глаза мои были красными и распухшими. Все еще дрожа, я разделась, обняла себя тощими бессильными руками и стояла так под душем, всхлипывая. Мать умерла, когда мне было девятнадцать лет, и к тому времени я стала тощей, как щепка, а она хвалила меня за это.

Мне никогда не нравились мои фотографии. Я была пухлым ребенком — бледной домашней девочкой, которая на уроках физкультуры в средней школе не могла лазать по канату или бегать, как все остальные. Я с трудом втискивала свои жирные трясущиеся бедра в одежду на размер меньше — мать нарочно покупала мне такие вещи, надеясь, что я каким-то образом сумею измениться настолько, чтобы влезть в них. Становясь старше, я оставалась низкорослой, однако исхудала так, что сделалась похожа на птицу. Некоторое время я еще сохраняла какое-то подобие детской пухлости — на щеках, бедрах и животе. Но к тому времени, как покинула Иксвилл, я стала настоящей вешалкой, которую даже ущипнуть не за что, и мне это нравилось. Конечно, я знала, что это неправильно. Я клялась, что, когда вырасту, я буду лучше питаться и лучше одеваться. Стану настоящей леди. Полагаю, мне казалось, что после бегства из Иксвилла я вырасту на шесть дюймов, стану фигуристой и красивой. Я думала о Ребекке, представляла ее в купальнике, с узкими бедрами и длинными изящными ногами, как у моделей в журналах мод. Здоровое сияние кожи. Я желала, чтобы Ребекка каким-то образом помогла мне, указала мне верное направление, сказала мне, как нужно одеваться и куда ходить, что делать, как жить. Картинка моего будущего, которую я мысленно рисовала до встречи с Ребеккой, была довольно отчетливой: я въеду в какую-нибудь обветшавшую квартирку, или, может быть, в пансион для девушек, где смогу свободно заниматься такими чудесными делами, как чтение газет, поедание бананов с пятнышками, прогулки в парке, отдых в своей комнате, — все как у нормального человека. Но после появления Ребекки у меня появилась надежда, что все может пойти по-другому. Я хотела сделать со своей жизнью нечто необычное. Я отчаянно желала быть кем-то важным, смотреть на мир сверху вниз из окна небоскреба и расплющить любого, кто перейдет мне дорогу, словно таракана, угодившего под каблук.

И вот как я провожу свои дни сейчас. Я живу в прекрасном доме. Я сплю в прекрасной постели. Я ем прекрасную пищу. Я хожу гулять по красивым местам. Я питаю к людям глубокую приязнь. По ночам моя постель полна любви, потому что я сплю в ней одна. Я легко плачу, от боли и удовольствия, и не извиняюсь за это. По утрам я просыпаюсь, полная признательности за еще один чудесный день. Мне потребовалось много лет, чтобы достичь такой жизни. Когда мне было двадцать четыре, самое большее, чего я хотела, — это проводить вечера в тесноте среди незнакомых людей или брести по тротуару, зная, что дома меня не ждет отец; я хотела найти безопасное место где-нибудь далеко, найти дом. Как я упоминала, мое исчезновение не решило все мои проблемы, но оно позволило мне начать заново. Когда я прибыла в Нью-Йорк под вечер Рождества, я была трезва и голодна, тело мое изнемогало от усталости, а лицо опухло. Я весь вечер бродила по Таймс-сквер и пошла в кино смотреть какой-то непристойный фильм, потому что замерзла, но мне не хватало духа сунуться в отель — я опасалась, что полиция ищет меня. Я боялась заговорить с кем-либо, боялась дышать. Именно там я встретила своего первого мужа — на заднем ряду кинотеатра. Как видите, то, что наступило после окончания этой истории, не было прямым путем в рай, но я считаю, что пошла по верной дороге, со всеми ухабами и поворотами, какие и должны присутствовать на нормальной дороге.

* * *

В безмолвной темноте того холодного и раннего рождественского утра в Иксвилле я припарковала «Додж» на подъездной дорожке у своего дома, оставила миссис Польк обмякшей грудой сидеть на пассажирском месте, потом пробралась по снегу к двери и вошла внутрь. Я даже не подумала собрать чемодан, хотя знала, что это мои последние мгновения в этом доме. Когда, сунув в сумочку револьвер и свои сбережения — все наличные, которые у меня были, — я спустилась с чердака, отец бодрствовал. Я не стала опустошать его счет или обналичивать свой последний зарплатный чек. Я долгое время гадала, следует ли мне вступать во владение этим домом после смерти отца, но через десять или двадцать лет, предполагая, что он уже умер, решила забыть об этом. В этом доме не было ничего, ни одной вещи, которую я хотела заполучить достаточно сильно, чтобы вернуться и предъявить свои права на имущество. В любом случае для всего Иксвилла я была мертва — призрак, потерянная душа, забытый случай. Когда в то утро я наткнулась на отца, стоящего посреди лестницы, он уже был пьян. На голове у него была шапка, а на плечи, поверх обычного халата и семейных трусов, было наброшено пальто. Он смотрел на меня так, словно увидел призрака.

— Кто-то рыщет позади нашего дома, — сказал он. — Я всю ночь слышал, как он сопит, закапываясь в снег. Это не «шпана». — Он покачал головой. — Какой-то дикий зверь. Может быть, волк.

— Ложись спать, папа, — посоветовала я ему и подняла бутылку, валяющуюся на полу.

— Ты его видела? — спросил он, с трудом сгибая колени, чтобы усесться на верхнюю ступеньку, словно престарелый король на свой занозистый трон. Я присела рядом с ним, протянула ему бутылку и повернулась к нему, глядя, как он пьет. Глаза его были пустыми, похожими на бельма, руки тряслись.

— Здесь нет волков, — заверила я его, — только мыши.

Ему понадобилась всего минута или две, чтобы выхлебать весь джин. Алкоголь быстро взял над ним верх, словно дух, вселяющийся в тело: голова отца поникла, как у сонного ребенка, нижняя губа отвисла, веки затрепетали, точно умирающие мотыльки. Я помогла ему подняться, взяв его за руки повыше локтей, и отец навалился на меня, прижавшись затылком к моей щеке.