Бэй. Джош столько раз перечитывал эту записку, что она практически истерлась на сгибах и начала разваливаться. Он лежал в своей спальне с претенциозным интерьером, который его мать оформила, когда он был еще маленьким: белая деревянная кровать, одеяло в бело-голубую полоску, большая буква «Д» на стене. Если бы не заваленный всяким хламом компьютерный стол и не футбольные постеры с кубками, комната выглядела бы как рекламная фотография с сайта агентства недвижимости.
«Ты, возможно, уже в курсе, кто я такая».
Ну разумеется, он был уже в курсе. Ему давным-давно прочитали лекцию на тему «Не смей даже смотреть в ее сторону». Сначала мама, потом папа, который не подозревал, что мама успела его опередить. Так что да, он прекрасно все понял. Мэттисоны и Уэверли никогда не были хорошей комбинацией. Как клей и кетчуп, сказал тогда папа, король дурацких сравнений.
Всю жизнь он сталкивался с ней в городе: с темными, как грозовые облака, волосами, которые постоянно летели у нее за спиной, потому что она, казалось, постоянно куда-то бежала. Однако он держался от нее на расстоянии, а сама Бэй его будто и не замечала — до того дня, когда пошла в старшую школу. А потом она написала эту свою записку.
Он рассказал ей про свои горести так откровенно, как не рассказывал никогда и никому. Даже признался, что ложится спать в девять вечера! Но ее, похоже, это ничуть не смутило. Она была такая спокойная. Рядом с ней все почему-то становилось понятнее. Не поступай в Нотр-Дам. Не занимайся вместе с отцом семейным бизнесом. Иди работай на стадион в Хикори, если тебе так этого хочется. Только не определяй себя через то, чего ты не хочешь. Определяй себя через то, что ты хочешь.
Вот почему его родители были против того, чтобы он общался с Уэверли? Потому что они заставляли тебя поверить в то, что у тебя всегда есть выбор? Потому что они могли колдовством вынудить тебя считать, что ты можешь быть счастлив?
Ему очень бы хотелось найти в себе силы держаться от нее подальше. Он знал, что родители хотят от него именно этого. Но их рядом не было. Они поехали навестить его брата Пайтона в колледже, а потом отправились в круиз в честь годовщины их свадьбы. И отсутствовать они должны были целый месяц. Вот Пайтона они бы никогда одного дома не оставили. И это было для них предметом гордости. Пайтон был хулиган и самый популярный парень в школе — в отличие от Джоша, он был обязан своей славой раздутому самомнению. Если бы их родители уехали на месяц, когда Пайтон учился в старших классах, он бы каждый день закатывал вечеринки, уничтожил родительский запас спиртного и перетрахал пару сотен девиц (это были его собственные слова). Родители всегда считали Джоша более ответственным из них двоих. Его это злило. Всегда, с самого детства. Его брат, высокий и широкоплечий, весь в отца, как-то раз завалил его на траву у них на заднем дворе, дразня его «сладеньким маминым мальчиком». «Сладенький мамин мальчик делает все, что ему велят. Сладенькому маминому мальчику нужно устроиться петь в бойз-бенд, да, сладенький мамин мальчик?»
После отъезда в колледж Пайтон сильно повзрослел, но дружескими отношения братьев назвать по-прежнему было нельзя. Порой Джошу казалось, Пайтон прекрасно понимал, что делает, когда вместо того, чтобы пойти учиться в Нотр-Дам, как их дед, он поступил в Технологический институт Джорджии, а вместо того, чтобы изучать бизнес и взять на себя управление «Мэттисон энтерпрайзис», как того хотел их отец, в следующем году намеревался пойти в юридическую школу. Он знал, что может этого не делать: это сделает Джош.
Все это подразумевалось как нечто неизбежное, и Джош не имел ничего против — пока летом не оказался в «Мэттисон энтерпрайзис» на стажировке. Это был настоящий кошмар. В офисах не было даже окон. И впервые за все время в голову ему пришла мысль, насколько ненормально то, что они производят свои дома целиком на заводе. Возможно, все было бы по-иному, возводи они дома более традиционным способом, на солнце. Это же все было так… так индустриально. Все ходили вокруг с бледными индустриальными лицами. А он задыхался. Все лето он не мог дышать.
В дверь его комнаты постучали. Джош поспешно сунул записку под подушку, и в ту же секунду в комнату заглянула Джоанна, их верная экономка. За последние несколько лет волосы у нее успели поседеть, но по-прежнему были прямыми и неподвижными. В детстве Джош с Пайтоном считали, что она заливает их мебельным лаком.
— К тебе пришли, — сообщила Джоанна.
— Кто?
Экономка сморщила нос:
— Уэверли.
Джош поспешно вскочил и, протиснувшись мимо Джоанны, сбежал по лестнице. Потом, скользя в носках на мраморном полу, подбежал к двери и открыл ее.
На крыльце стояла мать Бэй.
На ней были джинсы и подбитые мехом мокасины, которые выглядели как домашние тапочки. В ее распущенных волосах в морозном утреннем солнце полыхали огнем странные рыжие пряди.
— Миссис Хопкинс, — сказал Джош.
— Можешь звать меня Сидни, — без улыбки произнесла она.
