Уже за полночь Мстислав шел в свою новую опочивальню. Он держал в руке свечу и почти открыл дверь, когда увидел, что к нему идет Василиса. Она была в ночной рубашке и тоже держала в руке свечу.
– Спасибо тебе, князь, – сказала она.
– Я уже не князь, – заметил Мстислав.
– Ну тогда – Мстислав Владимирович. Спасибо, что подсказал мне. Я так переживала за мужа, что и забыла о шахматах.
– Говорил же мой отец, – улыбнулся Мстислав, – Господь сотворил женский ум иначе.
Василиса не без труда сдержала смех.
– Что ты делаешь, князь? Расхохочусь и разбужу всех. Выйдут, увидят нас с тобой – и что подумают? Можно я зайду к тебе? – довольно робко спросила она.
– Можно, – ответил он.
Они зашли в его опочивальню, где была уже расстелена постель, и поставили свои свечки в изголовье.
– А что твой муж? – поинтересовался Мстислав.
– Он спит уже, в остроге заснуть не удавалось. Я его действительно очень люблю, но как отца. А по-другому любить не могу… Стар он уже, не может у него ничего быть с женщинами. И я… представь… я и замужняя женщина, и невинная девушка.
– Ты переживешь мужа и выйдешь второй раз замуж красавицей-вдовой, – сказал Мстислав.
– Я действительно люблю его и хочу, чтобы он долго прожил. А я буду уже старой, и никто меня замуж не возьмет. Это на судьбе мне написано, я чувствую. Ты овдовел, князь… У тебя были с тех пор женщины?
– Не было.
– А ты ведь хорош… Ты до сих пор очень хорош. Слушай, князь, лиши ты меня этой проклятой невинности!
Мстислав чувствовал сильное влечение к Василисе и не знал, как это влечение подавить. Наконец он понял, что подавить влечение невозможно. Они обнялись и поцеловались; все началось…
Когда они оторвались друг от друга, Василиса грустно сказала:
– Мне пора уходить. Надо привести себя в порядок, пока муж не проснулся. Ты скоро приедешь в Новгород?
– Не знаю, – честно ответил Мстислав.
– Все равно я тебя уже не забуду. Ты такой нежный… Я знала, что ты хороший; ты не мог не быть нежным.
Она поцеловала его на прощание и ушла, унося свою свечу.
Свеча Мстислава продолжала гореть. Он подошел к иконе и молился, каясь в совершенном грехе. Но почему-то ему казалось, что он не совершал никакого греха.
Ульяна
Еще до неожиданной истории с Василисой Мстислав думал о том, что ему надо второй раз жениться. Теперь он окончательно решил, что сделает это, и даже понял, на ком именно он женится.
Дочь нынешнего посадника Дмитрия Завидовича он, как и Василису, знал маленькой девочкой. Только она была моложе, и сейчас ей было пятнадцать лет.
Ему часто бросалась в глаза эта странная девочка, которая сторонилась своих ровесниц и играла одна, бормоча что-то себе под нос. Многие считали ее сумасшедшей, но Мстислав понял, что она разыгрывает для себя какое-то представление, говоря в два или три голоса; может быть, голосов было больше. Он слышал, как она сама задает себе вопросы и сама же на них отвечает. Еще Мстислав знал, что она хорошо рисует.
У нее было христианское имя Юлиана, а в обиходе ее называли Ульяной.
Мстислав послал сватов в Новгород и, конечно же, получил согласие. Дмитрий Завидович, боявшийся, что на его безумной дочке никто не женится, был счастлив, что жениться решил сам Мстислав. Посадник не верил своему счастью. Он, естественно, считал, что Мстислав хочет таким образом сохранить связь с Новгородом.
Ульяна приехала в Киев на свадьбу вместе с родителями и другой близкой родней. Свадьбу справляли с роскошью, достойной будущего великого князя. «Горько!» – кричали часто, но Мстислав лишь мягко прикасался к губам своей невесты, по большому счету даже не целовал ее, хотя всем казалось, что целует. Однако он чувствовал, что Ульяна боится его. Он понимал, в чем ее отец видит причину сватовства; возможно, тот говорил об этом своей дочери, а если и не говорил, она, скорее всего, думала так же. Мстислав же поставил на кон всю свою судьбу: он хотел наконец добиться того счастья, которое, как ему казалось, он заслужил.
Когда они остались вдвоем в опочивальне, он почувствовал, что Ульяна вся дрожит. «Я старше ее на двадцать семь лет! – подумал он. – Кто я для нее? Чужой бородатый дядька».
– Сегодня ничего не будет, – сказал он.
– Что? – удивленно спросила Ульяна.
– Сегодня ничего не будет, – повторил Мстислав. – Этой ночью. Ты должна сначала привыкнуть ко мне.
Он почувствовал, как в глазах Ульяны исчезает страх и как появляется там благодарность.
– Я отвернусь. Переодевайся в ночную рубашку и ложись.
Он отвернулся и смотрел через окно в темноту, слыша за спиной легкий шелест. Потом Ульяна прошептала:
– Всё.
Мстислав смотрел на нее, лежащую под их общим одеялом, а затем попросил:
– Теперь ты тоже повернись к стене.
Она повернулась; он переоделся в ночную одежду и лег рядом с Ульяной. Та перевернулась на спину, в некотором отдалении от Мстислава; ее тело перестало дрожать.
Он тоже лежал на спине и смотрел вверх, испытывая странное чувство: он не воспринимал сейчас эту юную девушку, бывшую моложе его дочерей, как женщину, хотя и понимал, что скоро будет так ее воспринимать. С этими мыслями он заснул.
Проснувшись, он увидел, что Ульяна лежит с открытыми глазами.
– Ты не заснула? – спросил он.
Она помотала головой.
– Не бойся, – предупредил он, взял нож, расстегнул рубашку и порезал кожу у себя на груди. На простыню пролилась кровь.
– Теперь они увидят то, что хотели, – сказал Мстислав.
– Ну как, сынок? – спросил Мономах, когда они утром встретились.
– Я совершенно счастлив, – честно ответил Мстислав.
Мономах улыбнулся, улыбнулся и Мстислав. У них с Ульяной уже была тайна, известная только двоим.
На вторую ночь они разговаривали, хотя больше говорил Мстислав. Он спросил у нее, как она играла одна, устраивая представления, но Ульяна постеснялась отвечать. К тому же, не спавшая накануне, она довольно быстро заснула. Она явно доверяла Мстиславу.
Только на третью ночь она стала для него женщиной. Они целовались, потом Мстислав произнес:
– Если тебе вдруг будет больно, сразу говори.
Но он был таким же нежным, как раньше (с Любавой, с Кристиной, с Василисой), и боли не было. А на простыню (уже замененную слугами) не пролилось никакой крови.
Началась именно такая жизнь, на какую Мстислав надеялся. Они с Ульяной много разговаривали в постели; он рассказывал ей о своей жизни, она ему – о своем детстве. И эти ее рассказы звучали не менее серьезно.
