Остров каменист и необитаем. В стороне от берега на взлобке стоит черный от времени и жертвенной крови идол. Это Волос, бог скота и плодородия, удачи и богатства, покровитель песнотворцев. Позади Волоса в землю врыто несколько шестов, на некоторых из них белеют бычьи и бараньи черепа.
Шульга говорит, что люди всех племен, даже принявшие христианство купцы, приносят Волосу жертвы на этом острове – и перед тем, как выйти в морс, и после благополучного завершения морского плавания. По словам Шульги, некоторые купцы-христиане пробовали обойтись без жертвы Волосу – им ведь вера запрещает приносить жертвы идолам, – но ничего из этого не получалось. Либо разбойники нападут на торговый караван, либо внезапная буря разобьет суда, погубит товары, иной раз и с людьми. Убедившись, что нет пользы ссориться с Волосом, купцы уж больше не рискуют.
Ватага, утомленная долгим морским переходом, лениво разбредается по берегу. Вдруг, словно порыв ветра, проносится молва: князья Оскольд и Дир отказываются приносить положенную жертву Волосу – они, мол, уверовали в Христа и Волос для них больше не бог! Эта весть – гром с ясного неба. Ведь жертва Волосу на Березане, как и жертва Перуну в Киеве, – прямая обязанность князей, князья – не только вожди дружин, но одновременно и первые жрецы!
Многим трудно вместить такую новость, хотя каждый помнит, конечно, что князья Оскольд и Дир, а с ними и некоторые дружинники, прошли оглашение в главном христианском храме Царьграда, оглашение же – первая ступень к Крещению, и, само собой, князья уже не могут оставаться такими, как прежде.
Находятся мудрецы, уж без этого не обходится, которые и раньше замечали, что с князьями неладно: как видно, они давно уже надумали сменить веру – недаром последние два года в стране неурожай. И то ли еще будет!
Но, так или иначе, люди приплыли на Березань живы и невредимы и должны возблагодарить за это заботливого Волоса, а попутно заручиться его поддержкой на будущее. Как поступают в таких случаях люди, оказавшиеся без князя, известно – складываются сами на общую жертву.
Один из ильменьских словен, старый воин с пышной бородой, обходит ватагу со шлемом в руках. Кукша помнит, что его зовут Туча, он старшина словеньской дружины. Каждый бросает в шлем, сколько может – иной несколько оболов, а иной и милиарисий. За тех, у кого нет ничего, бросают другие.
Пышнобородый воин подходит к Диру. Дир вопросительно глядит на Оскольда, но тот никак не отзывается на его взгляд, он стоит недвижно и безмолвно, как идол Волоса. Не дождавшись никакого ответа, Дир бросает в шлем несколько милиарисиев. Кукше, однако, померещилось, будто Оскольд в это мгновенье скосил глаза в его, Кукшину, сторону.
Пышнобородый со шлемом в руках задерживается возле Оскольда. Старый словен мешкает, словно испытывает князя. Оскольд опять взглядывает на Кукшу. У Кукши есть несколько оболов, но, когда пышнобородый подходит к нему, Кукша преодолевает естественное желание дать просящему, он отрицательно качает головой и ничего не бросает в шлем.
Обойдя всех, пышнобородый Туча с несколькими воинами прыгает в судно, прочие сталкивают его с отмели, и судно наискосок плывет к северному берегу Луки.
Отроки[102] князей Оскольда и Дира готовят вечерю[103], помощь им не нужна, Кукша находит Шульгу, и они отправляются побродить по острову. К ним присоединяются Страшко и Некрас. Простым словеньским воинам неведомо, конечно, что греки с незапамятных времен зовут его Борисфен по имени реки, в устье которой он лежит, – ведь греки Днепр называют Борисфеном, а Днепровское лукоморье – Борисфеновым лиманом. В северо-восточной части острова, куда идут путники, много веков тому назад было шумное греческое селение, которое просуществовало более тысячи лет и тоже звалось Борисфен.
Перед ними развалины каменных домов, расписные черепки, полузасыпанные песком изъеденные временем плиты с надписями. Добрый Епифаний учил Кукшу греческой грамоте и всегда радовался его успехам, однако сейчас Кукше почти ничего не удается прочесть, напрасно он сметает пучком полыни песок с древних плит. Буквы как будто знакомые, знакомы и некоторые слова, а смысл написанного остается загадкой, как он ни напрягается.
Ему и невдомек, что большинству этих надписей не менее полутора тысяч лет и греческий, которому он выучился в Царьграде, мало похож на язык того времени. К тому же у греков, разбросанных по всему свету, в каждой местности, несмотря на общий алфавит, было свое наречие.
Кукша ничего этого не знает и объясняет немоту древних плит только собственным невежеством. И если бы ему кто-нибудь попытался растолковать, что такое полторы тысячи лет, он вряд ли смог бы вообразить такой огромный кусок времени. Для него события, произошедшие с ним самим, еще находятся в какой-то последовательности, а то, что было до него, просто было, и все. Не имеет значения, о десяти годах или о тысяче лет идет речь. И нет разницы, из песни или из книги узнает он о каких-то событиях.
Некрас вдруг наклоняется и поднимает что-то с земли.
– Смотрите!
В руках у него маленькое изваяние. Это женщина, у нее позолоченные волосы и голубые глаза, складки ее одеяния напоминают стекающие струи воды. Женщина хороша собой, только руки у нее, к сожалению, отбиты. Страшко забирает у Некраса золотоволосую женщину и долго любуется ею. Подходит Кукша, за ним – Шульга. Страшко поднимает глаза на Кукшу.
– Нравится? – спрашивает он.
Кукша кивает.
Страшко протягивает ему изваяние.
– Бери! – говорит он. – Подарок!
Кукша убирает руки за спину и отрицательно мотает головой.
– Бери! – настойчиво повторяет Страшко. – Я же сказал: подарок!
Но Кукша непреклонен.
– Почему? – удивленно спрашивает Страшко.
Однако у Кукши нет желания объяснять, почему. Не надо, и все.
Путники возвращаются на стоянку, к вытащенным на берег однодеревкам. Страшко открывает свою скрыню[104], бережно завертывает находку в тряпицу и прячет ее.
– Теперь никто не скажет, – весело скалится Шульга, – что Страшко не везет из Царьграда золота! Волосы-то у бабы золотые!
Кукше нравится веселая беззаботность Шульги, ему приятно, что Шульга не сожалеет об утрате добра, награбленного по дороге к Царьграду, которое пришлось вернуть грекам, когда Оскольд и Дир после той страшной бури обрели новую веру. Кукша и сам ни разу не пожалел ни о богатстве, оставленном на норвежском корабле в Луне, ни о ларчике, выброшенном в море по совету Андрея Блаженного. «Мы с ним как братья!» – растроганно думает Кукша.
Еда у княжеских отроков почти готова, Кукше хочется есть, он радуется предстоящему ужину, ноздри его ловят запахи съестного. Однако Шульга, который прежде на стоянках преспокойно пил и ел с ним и с князьями, оставляет его и решительно направляется к берегу, к тем, кто намерен принести жертву Волосу. «Ах да, Шульга ведь язычник!» – вспоминает Кукша.
