Он продолжал сидеть.
Всегда любивший внимание к себе, ёжился под взглядами, не зная, куда деть руки. Ему казалось, что он, открыв глаза, оказался совсем голый перед всеми, он взглядом метнулся по лицам, весь переполненный неведомым чувством, и заметил парня, прижавшегося к косяку двери. Непомерно длинный, тощий, с непропорционально большими руками, со светлым наивным взглядом исподлобья, парень сквозь очки смотрел на него, Кешу, как на Бога. Кеша понял этот взгляд полнее: парень любит Нину. Любит, видно, всю жизнь, потому и сумел так точно передать Нинино лицо — тонкий, беззащитно приподнятый нос, доверчивость, струящиеся волосы. Только её тела парень не знал — тело деревянной женщины было не Нинино.
— Нина просила, чтобы это… — парень сделал ударение на слове «это», — полнее выразило смысл жизни. Как вам кажется, получилось?
Кеша удивился, как парень сумел угадать главное в Нинином лице. Но ещё больше удивился самому себе: в нём не было ревности к Васеньке, не было сейчас и желания увести Нину от всех. Нина оказалась неотделимой от своих родных и друзей. И его, Кешу, она как-то ловко связала со всеми, так связала, что ему захотелось немедленно сделать что-нибудь хорошее каждому из присутствующих!
— Прошу за стол! — сказала Нина. Оля, иди ко мне, Оля!
7
На другой день она ушла на работу. А к нему потянулись больные. Совсем как в Улан-Удэ. Но, усадив очередного больного перед собой, Кеша за своей спиной всё время ощущал Нину. У него щемило сердце, когда женщина полосатым платком вытирала слёзы. Что это он?
— Вы должны сменить профессию, — говорит он ей. — Вам нельзя целый день стоять.
Жалость, оказывается, сладкое чувство. Оно вернулось к нему из прошлого тоже благодаря Нине, как вернулся дед.
— Да не дёргайтесь вы, будем лечиться. На днях из Улан-Удэ придёт лекарство. Почему не можете сменить? Подумаешь, тридцать пять лет! Жизнь только начинается. И жизнь бывает только один раз… Кто будет возиться с вами, когда вы обезножете вконец?
Между двумя больными решил передохнуть, пошёл на кухню, налил себе чаю, стал медленно пить. А пока пил, вспомнил Витю. Витя протягивает ему руки, весь в ожидании. Уже не Витя, а весёлый трёхлетний мальчик с раком крови хочет дёрнуть его за нос. «Мне мама обещала купить лошадь, слышите? — говорит он уже в который раз. — Я сяду на неё и поеду. Н-но!»
Как же он забыл про Витю, про мальчика? Наверное, прошло сто лет. Сколько прошло времени? Но Кеша не мог вспомнить, какое сегодня число. Август кончается, это он знает. Не допив чай, пошёл к телефону, заказал Жорку.
Теперь перед ним сидел скучный человек, рассказывал, что у него всё время болит голова и часто пропадает зрение: вдруг он ослепнет совсем?
Кеша долго смотрел его нёбо, глаза, веки, долго слушал пульс. Он сразу понял, что у скучного человека опухоль мозга, но всё хотел, чтобы это оказалось не так. Скучное лицо теперь не казалось скучным: просто у человека всё время падали веки на глаза и кожа уже совсем серая.
Что делать? Он взял только те лекарства, которые нужны Нине, он не думал, что будет здесь принимать больных.
Резко, на всю квартиру зазвонил телефон. Частые сигналы — междугородный. Кеша поднял трубку.
— Улан-Удэ заказывали? Говорите. Алло, вы слышите, абонент?
Он слышал и голос телефонистки, и голос Жорки, далёкий и злой:
— Ты что, гусь лапчатый? Это кто же так делает, а? Ты хоть бы предупредил! Я тут сбился с ног. Тут такое делается без тебя, если бы ты знал! Тебя ищет милиция. Это хорошо, что тебя нет, только мог бы предупредить. Какой-то Воробьёв бушует. Говорят, осталось жить ему считанные дни, он и свирепствует.
— Жора, — перебил Кеша взволнованный далёкий Жоркин голос. — Это всё, Жора, сейчас неважно. Записывай, как найти дом, сходи, пожалуйста, зовут мальчика Витя. Скажи, чтобы ждал, чтобы терпел. Слышишь, Жора? Чтобы ждал. И ещё у меня есть одна тяжёлая, с инсультом. Жора, запиши мой телефон, я прошу тебя, устрой так, чтобы мне срочно позвонила мать, пусть позвонит от тебя. Слышишь? У меня как? Не знаю, ничего не знаю. Мне срочно нужны лекарства, слышишь? Пусть позвонит мать.
Жорка что-то говорил, успокаивая, долго записывал телефон и адрес Вити, московский номер.
Как хорошо, что сегодня снова солнце! В городе всегда должно быть солнце, источник живой жизни, иначе дома задавят человека.
Он очень устал. Ни принять ванну, ни просто стряхнуть с себя чужую болезнь не смог: не хватило сил на привычные с детства, отработанные, ритуальные движения. Страха, что и в нём, как в том скучном человеке, может поселиться опухоль, не возникло. Кеша машинально съел подогретую Олей вчерашнюю картошку с грибами и улёгся на тахту.
Ему нужно срочно увидеть Нину. Нина освободит его от усталости, закружит весенним запахом.
Какой длинный день! Больных было всего четверо, а ему показалось — принял двадцать. Он закрыл глаза, думая хоть ненадолго уснуть, но Витино лицо подступило прямо к его лицу. Открыл глаза. Только зелень обоев и женщина из дерева на пианино. На него смотрит Нина, чуть печально, чуть укоризненно.
Кеша встал, прошёлся по комнате. Машинально надел сандалии — отправился снова на рынок. Он приготовит Нине борщ. Нина любит борщ.
Не успел выйти на улицу, как на него обрушился дождь. Проливной, стремительный. Рубаха прилипла, и брюки прилипли, и в сандалиях хлюпала вода, а дождь продолжал лить, не ослабевая. Кеша медленно шёл крынку.
С чего бы это вдруг такой дождь? Машины жались к тротуарам, люди прятались по подъездам, только он один шёл посередине мостовой, как слёзы, стирая с лица дождь и выпрашивая у Бога облегчения, но облегчение не приходило. На него смотрели.
Вернувшись домой, сразу стал готовить борщ.
После того, как поставил его, пошёл мыться. Долго мылся, долго переодевался. Смешивал капусту с луком и яйцами — на второе. Когда борщ, готовый, томился, чай закипел и посуда была вымыта, снова прилёг на тахту.
Не успел коснуться головой подушки, как в замке повернулся ключ.
Его подкинуло, через секунду он был в коридоре. Руки потянулись к Нине, но тут же беспомощно повисли.
— Что с тобой? — спросил он едва слышно, уже понимая, лучше неё понимая, что с ней.
Она не ответила, тут же, у двери, осела на пол. Её лицо было мертвенно-белое, в испарине, глаза и губы ввалились.
Он подхватил её, лёгкую, понёс к тахте, уложил, снял туфли и поразился, какие худые у неё ноги.
Вместо того, чтобы дать ей поскорее лекарство, как сделал бы с любым другим человеком, стоял перед ней без сил.
Сумерки, окрашенные солнечным светом, лились в комнату, делали Нинино лицо ещё бледнее.
«Опоздал», — лишь одно слово прошелестело в нём и погасло.
Его земля раскинулась громадная — на четыре стороны света. Светлая — солнечная, снежная — ледяная. С миллионами людей, с миллионами судеб, она прикрыла своим небом и этих двух людей, оторванных от дождя, смеха, машин и дел.
