Лиша встала, а лицо Гектора исказилось от злости, которой мы в нем до этого не замечали. Он настолько разозлился, что назвал Лишу избалованной сучкой. Никто из нас не стал бы спорить с тем, что мы с сестрой избалованные дети, но существительное «сучка» было явно лишним, и в следующее мгновение после этого в маминых руках оказался пистолет.
За окном было темно. На маме была шелковая ночная рубашка кремового цвета. Под ночной рубашкой был надет лифчик, охватывавший груди высоким конусом, отчего они напоминали жерло оружий. Гектор плюхнулся в обитое розовым ситцем кресло. Он наклонил голову, и на его шее собрались складки, как у бассет-хаунда. Он сказал маме, чтобы она стреляла, потому что его жизнь и гроша медного не стоит.
Я бросилась к Гектору и легла на него. Я решила, что мать не станет стрелять в собственного ребенка. И это мать несколько охладило. Глядя на меня, она прищурилась, словно я находилась где-то очень далеко.
– Отойди, – сказала она мне.
Лиша умоляла мать пощадить Гектора, а я максимально широко распласталась на его теле. От него пахло пеной для бритья «Берма Шейв» и скотчем. Я тонула в мягкости его живота и повернула голову, чтобы увидеть, что делает мать и произвели ли на нее эффект мои действия.
Мне казалось, что ее зеленые глаза покрылись поволокой тумана. Она явно раздумывала о том, что делать дальше, и даже немного опустила руку, державшую пистолет.
– Ах, мои бедные, бедные девочки, – произнесла она.
Потом ее лицо снова стало суровым и говорило о том, что она приняла решение.
– Слезай с него, Мэри Марлен, – сказала мать.
Гектор выдыхал перегар.
– Дорогая, – промямлил он, на что мать сказала, что бы он заткнулся.
Около маминого локтя возникла Лиша. Мне показалось, что выражение лица сестры напоминает лицо выступающего в суде адвоката Перри Мейсона[62]. Я бы не удивилась, если бы сестра достала указку и включила проектор, чтобы понятней донести до присяжных свои аргументы. Аргументация в данном случае была бы самой простой – если ты его убьешь, то, вполне возможно, получишь пожизненное заключение. Как-то так. Однако маме было наплевать на любые аргументы.
– По крайней мере, я сделала в этой жизни что-то полезное, – произнесла она и откинула назад голову, – я убила этого сукиного сына.
Она окинула Гектора взглядом, словно он был мул, на котором она собиралась пахать, и сказала, что он просто бесполезный кусок дерьма.
Гектор не противился воле матери и даже стал ее поддерживать, словно его убийство могло бы кому-нибудь помочь. Огромные крокодильи слезы текли по его лицу.
– Ты совершенно права, – сказал он. – Моя жизнь вообще ни хера не стоит.
Я повернулась в сторону Лиши, которая к тому времени перестала изображать из себя адвоката и выбрала новую тактику. В ее глазах, полузакрытых челкой белых волос, уже не было решимости. В них была усталость. Она обратилась к маме со стопроцентным техасским акцентом.
– На него нет смысла тратить даже пулю, – сказала сестра. Лиша поняла, что бесполезно бороться с гневом матери. Она хотела показать, что полностью разделяет ее мнение, и добавила: – Ты только на него посмотри.
Лиша закатила глаза. Можно было подумать, что сестра исполняет роль официантки, убирающей со стола матери и ставящей ей новый бокал.
– Даже если он загорится, – продолжала она, – всем будет жалко мочи, чтобы на него поссать.
Даже Гектор поддержал Лишу.
Потом сестра дернула меня за ногу и заявила, что хочет лечь на Гектора вместе со мной. Словно она поняла, как сильно от Гектора несет перегаром, и решила мне помочь.
Я увидела, что выражение лица Лиши снова изменилось. До этого она хмурилась и кривила рот. Ее лицо вообще потеряло выражение, став белым и аморфным, как тесто. Лиша сдалась. Я посмотрела на мать, которая целилась в Гектора из пистолета, рассчитывая выстрел так, чтобы не задеть нас с сестрой.
До этого я особо не боялась. Мне казалось, что во всем происходящем присутствует элемент клоунады. Бесспорно, меня волновало то, что происходит, но я вообще была нервным ребенком, который кусает ногти и раз в день обязательно что-нибудь проливает, например, стакан с водой. Но настоящий засасывающий страх, от которого кажется, что все кругом движется очень медленно и время останавливается, я уже давно не испытывала. Но я испытала этот страх, как только увидела выражение лица сестры.
Лиша шепнула мне в ухо, что я должна бежать к соседям Янишам. Мать собирается застрелить Гектора, поэтому я должна немедленно позвать кого-нибудь на помощь.
И действительно, казалось, что мать решилась. В руке, которая была белой, практически прозрачной, она держала совершенно реальный пистолет. Губы ее двигались, словно она читала молитву, хотя она точно не молилась. Лиша пыталась что-то говорить матери, но та ее не слышала. Ее волосы были в хаотическом беспорядке, зубы стиснуты, и рука с пистолетом не дрожала.
Резко я бросилась к двери, и мать не шелохнулась и не попыталась меня остановить. Я не оборачивалась. Я не хотела видеть, как черное дуло пистолета направлено на тело моей десятилетней сестры.
На улице холодно, ночь давит мне на плечи и мешает бежать.
Я иду по свежевыпавшему снегу, ступая в него, как в воду. Голыми ступнями я даже не чувствую холода. Я не замечаю, как ноги под ночной рубашкой покрылись мурашками. Я даже не до конца отдаю себе отчет в том, что я иду. Дверь дома Янишей из красного дерева становится шаг за шагом все ближе.
Мне кажется, что их крыльцо освещено золотым светом, а их звонок подсвечен. Пальцы, которые давят на звонок, должны быть моими, потому что я вижу явно свои собственные квадратные ногти с ободками грязи. За оконной занавеской проходит тень, дверь приоткрывается, из нее падает сноп света и на пороге появляется миссис Яниш в синем халате.
Я не помню, что именно я говорю, но мои губы и челюсти движутся. На улице очень холодно, и мне кажется, что слова, которые я только что произнесла, замерзают и падают еще до того, как я сама успела их услышать. Потом появляется мистер Яниш, вытирающий полотенцем дорожку в намазанной на лице пене для бритья. Он в майке и в черных штанах. На его груди висит медальон с изображением апостола Иуды, святого покровителя проигранных дел и несостоявшихся мероприятий. Если ты не можешь продать свой дом, надо купить статуэтку апостола Иуды, отнести священнику, чтобы тот окропил ее святой водой, и перед рассветом закопать статую головой вниз в саду около дома. К вечеру ты уже будешь сбивать молотком вывеску о продаже дома.
Видимо, я очень долго думаю об этом, потому что мое следующее воспоминание только о том, как я перехожу улицу по пути назад к нашему дому. Я стою у нашей входной двери и чувствую за спиной дыхание мистера Яниша. Синтетическая ткань его парки делает звуки «свуш-свуш-свуш», когда он двигает руками. Я все еще чувствую ментоловый запах его пены для бритья.
