Фотограф распознал нас первым и сразу же приступил к делу. Я представил Боба Люсии. Она ухитрилась одновременно выглядеть жалкой, безучастной и слегка не в своем уме и отказалась снять парик для фотографа, заявляя, что ей по-прежнему грозит опасность. Это я настоял, чтобы она пошла в полицию, сказала Люсия; возможно, зря она меня послушалась. Боб Парсонс явно начал нервничать; когда я вполголоса предложил ему отозвать фотографа и сесть в машину, он сразу же согласился.
Боб Парсонс мне всегда нравился. Он был родом из Сан-Франциско, лет примерно сорока, с длинным худым лицом и безобидным юмором. К тому же отличный репортер. По пути в Ниццу Боб ухитрился вытащить из нас заготовленную для полиции историю и, более того, указать нам на несколько дыр, которых мы не заметили. Вдвоем с Люсией мы сумели залатать их, хоть нам и пришлось поволноваться; как выяснилось позднее, возможность провести генеральную репетицию оказалась просто бесценной.
С согласия Люсии Боб остановился почти перед самым комиссариатом и послал фотографа вперед, чтобы тот снимал наше прибытие. Она также скинула парик и шарф и положила их в сумочку. Я снял шляпу.
В комиссариате нам устроили сущий ад.
Сай, как и обещал, пригласил трех адвокатов, чтобы представлять наши интересы, но почти сразу стало ясно, что от полиции так дешево не отделаться. Адвокатам заявили, что, поскольку мы как ответственные граждане явились добровольно и против нас не выдвинуто (пока) никаких обвинений, наши интересы не нуждаются в защите. Поскольку мы не находимся под арестом (пока), нам не нужны законные представители. Если они, адвокаты, считают, что их клиенты виновны в каких-либо преступлениях, то пусть скажут.
Адвокаты решили на время умерить свою прыть. Мы оказались предоставлены сами себе.
Люсия была великолепна и так убедительна, что я даже забеспокоился. Один впечатлительный помощник комиссара настолько проникся сочувствием, что решил вызвать врача, чтобы тот вколол успокоительное. Ей пришлось спешно ослабить воздействие на публику. Вместо врача на консультацию пригласили какую-то угрюмую матрону из женской тюрьмы. Она прописала чашку горячего шоколада.
Вскоре после этого нас разделили. Мне пришлось снова повторять свою историю. Почему я сразу не обратился в полицию? Я не мог злоупотребить доверием мадемуазель Бернарди. Но если я считал, что ее страхи не имеют под собой никакого основания, я должен был поставить в известность полицию? Вначале у меня не было никакой возможности понять, что ее страхи беспочвены. Читал ли я документы, которые хранятся в чемодане? Нет. Почему? Я не читаю по-арабски. Мадемуазель Бернарди говорила мне, что содержится в этих документах? Нет. На чем, по-моему, основаны ее страхи? На том, что говорил ей про эти документы полковник Арбиль, и том факте, что его убили люди, их искавшие.
Это тянулось бесконечно. Мои часы остановились, и я потерял чувство времени. В какой-то момент мне принесли поесть. Потом допрос возобновился.
Я жил в доме в Каннах, верно? Как же так получилось, что домработница не заметила следов моего присутствия? Ничего удивительного, у нее очень плохое зрение. Где я спал? В кладовке. Где именно? На подушках от садовой мебели. Как я побрился сегодня утром? Мадемуазель Бернарди одолжила мне бритву. Может быть, я делил с леди еще и постель? Задайте этот вопрос самой леди. Буду ли я возражать, если меня подвергнут личному обыску? Пожалуйста, обыскивайте.
И так далее и тому подобное.
Очевидно, уже далеко за полдень меня перевели в какую-то комнату для ожидания. Через пару минут появился Боб Парсонс, а с ним один из адвокатов — важного вида невысокий круглолицый мужчина.
Боб выглядел усталым.
— Что ж, Пит, — сказал он, — пока тебе расслабляться рано, но вроде бы ты вне подозрений. Мэтр Казье говорит, тебя не станут задерживать.
— А что с Люсией?
— Несколько часов назад прилетели копы из Цюриха, сейчас с ней беседуют. Она может сказать им что-нибудь, чего не было в интервью?
— Нет, ничего.
— Тогда ее тоже скоро отпустят. Хотя возникла одна проблема.
— Какая?
— Коллеги-журналисты. На улице вас караулит около пятидесяти человек.
— О Боже!
— Я поговорил с Саем, а он, в свою очередь, — с Нью-Йорком. Для нас еще слишком рано. Текст мы им отошлем по телетайпу примерно через час. А фотографии, сделанные сегодня утром, уже улетели в Париж. Парочку тех, что получше, мы оставим для себя, а остальное отдадим агентствам.
— Так как быть с теми, кто ждет снаружи?
— Ну, пусть снимут тебя с девушкой, а что касается заявлений, полицейские ясно дали понять, что первыми говорить будут они, да и то после того, как разведслужбы изучат бумаги Арбиля. Так что вам предписано помалкивать.
— Уже кое-что. Когда мы отсюда выберемся?
— Думаю, что сразу, как только отпустят Люсию.
В разговор вмешался мэтр Казье:
— Есть одна небольшая трудность, месье Маас. Полиция высказала пожелание, чтобы вы и мадемуазель Бернарди оставались в Ницце и ежедневно приходили в комиссариат. Это просьба разведывательного управления. Возможно, когда документы Арбиля будут переведены, вам захотят задать еще вопросы.
— Понятно. Ну, хорошо.
— Тут возникает другая трудность, Пит. — Боб Парсонс смутился. — По крайней мере мне это представляется трудностью. Не знаю, как тебе. Видишь ли, я забрал твои чемоданы из гостиницы, которая рядом с вокзалом. По словам мэтра Казье, Люсия намерена вернуться в свой дом в Каннах — арендная плата все равно уплачена вперед. Полиция не против. Похоже, Люсия считает, что ты поедешь с ней. Вроде как у вас была договоренность.
— Она говорит, — твердо и даже требовательно сказал мэтр Казье, — что поскольку вы убедили ее сдаться полиции, она рассчитывает, что вы останетесь с ней и будете защищать ее от назойливых журналистов. Что она согласилась лишь после того, как вы дали ей такое обещание.
Мне стоило большого труда сохранить невозмутимое выражение лица.
— Возможно, я что-то такое обещал…
— Поскольку полиция требует, чтобы вы из страны не выезжали, я не вижу оснований для нарушения данного обещания.
У него был очень строгий вид: очевидно, Люсия произвела сильное впечатление.
Я по-прежнему изображал нерешительность:
— Ну…
— Позвольте напомнить, — продолжил мэтр Казье сурово, — в прессе уже высказывались различные предположения о ваших взаимоотношениях с леди. Если вы в такую минуту оставите ее, это произведет на публику очень плохое впечатление. Она француженка. А вы представляете американское издание.
— Вероломный американец, — саркастически пробормотал Боб Парсонс. — Сначала воспользовался ее историей, а потом бросил бедную девушку на растерзание волкам.
Он посмотрел мне прямо в глаза. Притворяться не было смысла, он явно догадался, что мы с Люсией любовники.
