Она взбирается по лестнице, с трудом переставляя отяжелевшие ноги и чувствуя на спине подозрительный взгляд. За темным дверным проемом с надписью «Служебное помещение» прячется телефон. Что, если Петер нуждается в ней?
Что, если нет?
Коктейли у директора – действительно коктейли и ничего больше. «Ни печенья, – думает Лора Розиным голосом, – ни орешка». Впрочем, настоящая Рози ничего такого не говорит. Лора вылавливает из своего крюшона газированный апельсин, Жужи раздает шоколадные пастилки. Несмотря на сумерки и совсем не теплую погоду, вечеринка проходит в саду возле дома доктора Три – цитадели в стиле викторианской готики за аккуратной шестиметровой изгородью. Окна, выходящие на лужайку, обильно освинцованы, так что внутрь не заглянуть – разве что увидишь штору до пола или отблеск серебряной рамки на крышке рояля. Миссис Три (видимо, тоже преподаватель) скользит меж гостей, как жрица в узорном платье с рельефным воротником, ловко обходит подвыпивших отцов и целует избранных матерей. С какой-то далекой репетиции доносится слабое эхо стоголосого хора.
– Прекрасно, – соглашаются старушки у столика с коктейлями.
Лора ищет признаки жизни; да, Жужи разочарованно трясет головой, провожая взглядом очень широкобедрую даму в платье из мадраса, потом другую, в джинсовой блузке, а после переключив внимание на мужчин в блейзерах с золотыми пуговицами, ярко-горчичных брюках и броугах из коричневой замши. Она права, думает Лора. Не ей их судить, с ее-то нарядом – и все-таки родители здешних учеников выглядят чудовищно.
Главы семей размахивают внушительными фотокамерами. Столы завалены фляжками и складными панамами. Встречи кумских отцов с кумскими сыновьями наводят на мысли о домашнем насилии: все молотят друг друга по плечам и кричат что-то невразумительное.
А где же дети? Пьеса начнется через полчаса. Остальным, похоже, хорошо и без них, но у Лоры руки дрожат от жажды: по Марине, ее затылку, ароматным щекам. Все места уже заняты. Ильди застенчиво ковыряет пальцем бетонного грифона. Рози забыла свой «Кодак». Петер в Лондоне уже знает, есть ли у него будущее.
– Красиво, – говорят Фаркаши, и Лора кисло кивает. Наконец после тягостной речи, посвященной благотворительным турнирам по гольфу и обедам для выпускников Линкольнс-Инн[20], им приказано поднять бокалы в честь школы «и тех, кто идет под ее парусом». А когда стихают крики восторга, открывается боковая дверь и появляются дети.
По крайней мере, чужие – в ярком гриме, в золотых парчовых костюмах. Семья Марины ждет.
– Здравствуйте, – говорит чей-то голос. – Вы ведь миссис Фаркаш?
Рядом с Лорой стоит бледная напудренная девочка, превращенная в старуху с помощью гребня и морщин, намалеванных карандашом для подводки век.
– Хейди, – сообщает девочка, словно они встретились на какой-нибудь конференции. – Подруга Марины из Вест-стрит. Мы с вами знакомы.
Она тут же извещает Лору о своей легкой нетбольной травме, без пяти минут победе в межфакультетских дебатах и успехах в изучении неорганической химии.
– А, ты ведь одноклассница Марины? Как она… у нее все хорошо, ты не знаешь?
– У Марины?
– Да!
– Хм…
– Что? Что-то случилось?
– Дорогуша! – слышит Лора и, облегченно вздохнув, поворачивается к старушкам, которые воркуют вокруг невысокой темноволосой девочки в несуразной тоге. Секунду спустя Лора узнаёт дочь, ждет, пока бабушки закончат трепать ее щеки, и спрашивает:
– Все хорошо?
– Да, – отвечает Марина, и мама видит, что она лжет.
Марина с дрожью ожидает сигнала. Через две минуты, перед неуместной дракой на шпагах, она выйдет на сцену с левой, с правой, нет, с левой стороны и, продавая черни апельсины, с криками уйдет за кулисы влево. Нет, вправо. Она все боится выбежать не туда; в последнее время ее голову осаждают неистребимые мысли, как в фильме ужасов. И еще она очень устала. Спать теперь совершенно некогда, а если сон и приходит, тревоги в нем множатся, как в бесконечном аду: от стволов отходят ветки, от веток – листья, от листьев – прожилки; бронхиолы, альвеолы, капилляры, клетки…
Там, на темной лужайке, – ее семья. Марину это не успокаивает – ее, напротив, тянет на безрассудство: пробежать через сцену, спрыгнуть и поднять семью на ноги, вытоптать кумскую траву и живущих в ней насекомых, которые заражают их, пока они там сидят, веселятся и ни о чем не подозревают. Осталось два вечера – всего ничего. Не позволяй слабости взять над собой верх. Укрепи свое сердце.
Между тем нельзя не заметить, что родные расположились уж очень привольно. Рози вытянула ноги, Жужи щеголяет древней сумочкой с металлической окантовкой из «Харродза»: они совершенно не думают о Марине. Странная пожилая компания в мехах привлекает всеобщее внимание – будто медведи забрели на пикник.
Вспотев в костюме, как поросенок, и испачкав балетки в траве, Марина вновь переводит взгляд на дальний конец лужайки, где миссис Вайни сидит на скамейке рядом с мистером Стеннингом; и, несмотря на отсутствие мистера Вайни, в голове появляется образ: встреча племен.
«Боже! Я, – думает Марина, – сделаю все, лишь бы этого не случилось».
Но что значит «все»? Как далеко она готова зайти?
«Все. Поранить себя, впасть в буйство, даже…»
Тут она замечает между пушистыми силуэтами бабушек пустое одеяло. Куда подевалась мама?
Только что Лора сидела на траве в окружении кумских семей, самодовольных, как тюлени на лежбище, – и вот она уже на ногах.
– Что ты делаешь? – шипит Жужи.
– Простите, – шепотом отвечает Лора. Пробираясь по траве и лавируя между одеял, она натыкается на пожарный выход без опознавательных знаков, откуда ее отгоняет мужчина в шортах, и наконец, отыскав другую дверь, вырывается на суровый холод.
Она одна. Где-то рядом печально бьет колокол. Петер уже получил результаты, и Лора должна их узнать. Слезы хлещут, как кровь из носа. Лора утирает лицо рукавом. «Марина меня простит, – думает она, – если вообще заметит, что я ушла. Однажды я все объясню – разумеется, объясню».
Она бежит по каменной мостовой, ныряет под арку и выходит во Двор основателя. Несколько школьников, почему-то одетых в армейскую форму, расставляют на траве стулья.
«Залупа!» – громко кричит один, на что другой отвечает: «Мечтай!»
Заслышав шаги, они умолкают, но когда покрасневшая Лора проходит мимо, их почтительность подвергается перекалибровке: вновь раздаются громкие голоса и смех, и Лора отчетливо слышит, как кто-то говорит «хер».
Для постороннего все здания вокруг одинаковы. Бродить без надзора как-то неловко. Что, думает Лора, она в худшем случае могла бы узнать?
