– Я жду их с нетерпением. А что, дела приняли такой угрожающий оборот?
Гагенбах утвердительно кивнул и сел против Леони.
– К сожалению! Начальство делает все от него зависящее, чтобы расчет и увольнение рабочих прошли как можно спокойнее, но это не входит в планы Фальнера и компании: они хотят наделать шума. Часть рабочих выразила намерение продолжать завтра работать, другие же ответили на это угрозами; в нескольких местах дошло уже до рукопашной, по-видимому, уже сегодня к вечеру дело разыграется вовсю.
– Господи, что же будет? Господин Дернбург не уступит ни за что. Я ужасно боюсь!
– Ну, чего вам-то бояться? Зачем же я здесь? – выразительно заметил Гагенбах. – В случае необходимости я защищу вас. Но до этого не дойдет – дом и его обитатели в полной безопасности, даже если, не дай боже, начнется схватка. В любом случае вы можете рассчитывать на меня.
– Я знаю это, – мягко ответила Леони, протягивая руку.
Доктор поспешно ответил на рукопожатие и задержал ее руку в своей.
– Сегодня утром я был у вас, – заговорил он, – но меня не приняли.
– Вы должны понимать, что после вчерашнего мне было очень тяжело…
– Извините, я приходил только как врач, чтобы справиться о вашем здоровье, – перебил Гагенбах. – У вас нездоровый вид, должно быть, вы провели бессонную ночь. Впрочем, и я не спал. Мне приходили в голову разные мысли, например, что вы были совершенно правы, считая меня полумедведем, вопрос только в том, стоит ли пытаться сделать из меня нечто более человекоподобное. Что вы думаете об этом?
– Я… я ничего не думаю.
– Но мне очень важно ваше мнение, – продолжал доктор. – Видите ли, если человек обрек себя на холостяцкую жизнь, не заботясь ни о ком, он понимает, что и до него, в свою очередь, ни единой душе нет дела, то… все это весьма печально. Если у него есть, по крайней мере, мать или сестра, то еще куда ни шло, но у меня нет никого, кроме глупого Дагоберта, а что это за сокровище, вы сами знаете.
– Но зачем рассуждать об этом именно сегодня? – Леони старалась уклониться от дальнейшего объяснения. – В такое время, когда весь Оденсберг…
– Надеюсь, Оденсберг окажет нам снисхождение и подождет со своим восстанием до тех пор, пока мы не договоримся, – перебил Гагенбах, – а договориться мы должны. Я был у вас сегодня вторично, но не застал вас. Тем не менее я осмелился войти в вашу комнату, потому что мне хотелось взглянуть на ваш письменный стол. Над ним теперь висит портрет вашей покойной матушки, и ему я от всего сердца уступаю это место. Вы решительны и напрочь выкинули из головы старые воспоминания, а потому… а потому… Что, собственно, я хотел сказать? – Доктор запутался. Первый раз он приступил к предложению без всяких церемоний, во второй хотел это сделать самым деликатным образом, но сбился на первых же словах; однако он быстро собрался с духом, решительно встал и подошел к избраннице своего сердца. – Я полюбил вас, Леони, – сказал он просто и сердечно, – и хотя я грубый малый, но ведь так вдруг этого не изменишь. А намерения у меня хорошие и честные, и если вы решитесь попробовать, то ваше согласие сделает меня очень счастливым. Вы ничего не скажете? Совсем ничего?
Леони сидела, густо покраснев и опустив глаза. Она чувствовала все великодушие и сердечную доброту этого человека, которого так сурово оттолкнула и который снова предлагал ей руку и сердце, она молча протянула руку своему поклоннику.
Доктор понял и блестяще, без дальнейшего промедления завершил дело – обнял свою невесту и поцеловал.
– Слава богу, наконец-то! – воскликнул он. – Завтра напишу Дагоберту, пусть сочинит нам к свадьбе стихи и воспевает свою будущую тетушку при прочих удобных случаях; это я ему, разумеется, позволю.
– Но, доктор! – укоризненно остановила его Леони.
– Меня зовут Петером! – перебил он. – Это имя тебе не нравится, я давно знаю; оно кажется тебе недостаточно поэтичным, но, раз уж меня так окрестили, ты должна будешь привыкнуть к нему. Фрейлейн Леони Фридберг и доктор Петер Гагенбах – так будет написано в приглашении на нашу свадьбу.
– Но ведь у тебя есть и другие имена, кроме этого?
– Разумеется: Петер – Франц – Гуго.
– Гуго? Какая прелесть! Я буду звать тебя так!
– Я не позволю! – решительно заявил Гагенбах. – Меня назвали Петером в честь отца и деда, меня все так зовут, так же будет меня звать и моя будущая жена.
Леони робко, но ласково положила свою руку на руку жениха и с мольбой заглянула ему в глаза.
– Милый Гуго!.. Ты не согласен, что это звучит чудо как красиво? Нет? Ну, как хочешь, Гуго, я вполне покоряюсь твоему желанию, но Петер и Леони вовсе не сочетаются, это ты и сам должен понимать.
Гагенбах буркнул «нет», но довольно кротко; из ее уст имя Гуго показалось ему не таким уж плохим, но в то же время в его душе закралось опасение попасть в будущем под башмак жены, и он почувствовал необходимость раз и навсегда обезопасить себя от покушения на верховную власть.
– Нет, пусть будет Петер, – решил он. – Ты должна покориться, Леони.
– Я покорюсь во всем, – самым кротким тоном ответила Леони. – Вообще, я слабое и несамостоятельное существо, не имеющее собственной воли, за все время нашего брака ты не услышишь ни одного противоречия, милый Гуго, но неужели ты действительно откажешь мне в моей первой просьбе да еще в день обручения?
«Милого Гуго» даже в жар бросило от этого мягкого голоса и умоляющего взгляда:
– Ну, уж если это доставляет тебе такое удовольствие, пожалуй, зови меня так, но на пригласительных билетах будет напечатано…
– Леони Фридберг и доктор Гуго Гагенбах! Благодарю тебя от всего сердца за это доказательство любви ко мне!
Что оставалось делать бедному Петеру Гагенбаху? Он принял благодарность и прикрыл свое постыдное отступление тем, что поцеловал невесту.
Тем временем Дернбург принимал в кабинете доклады о делах на заводах – донесения служащих были малоутешительны. Прежде каждый из ряда вон выходящий случай заставал Дернбурга среди или во главе его рабочих, теперь же он избегал всякого сближения с ними, в последнее время он не заговаривал ни с одним из них, даже ни на кого не смотрел, хотя ежедневно бывал на заводах.
Погруженный в мрачные размышления, он стоял один у окна, при стуке отворившейся двери он медленно обернулся, предполагая, что пришел очередной посыльный с заводов, но вздрогнул и застыл на месте, глядя на вошедшего.
– Эгберт! – наконец воскликнул он.
Рунек запер за собой дверь и остановился у порога.
– Прошу прощения, – тихо произнес он, – в том, что я еще раз воспользовался своим прежним правом входить без доклада, я делаю это в последний раз.
Дернбург уже овладел собой и холодно произнес:
– Я действительно не ожидал снова видеть вас в Оденсберге. Что привело вас ко мне? Мне казалось, что нам не о чем больше говорить.
