Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
Борта кузовов обернулись аппарелями, и детишки тронулись по ним вниз, шеренга за шеренгой, как и стояли. Оранжеворясная братия организовала коридоры, вдоль которых пупсы потопали к котловану.
Тот был выкопан в форме пентакля — то, что надо для успешного строительства. Пересекающиеся линии звезды образованы множеством глубоких, в рост человека, лунок, слагающихся в пунктир. Пламя сотен факелов бросало багровые отсветы на дно огромной ямы, превращая тени во всполохи насыщенной черноты.
У края котлована детишек встречали заклад-мастера. Каждый отбирал нужное ему количество улыбчивых пупсов и вел за собой. Те жались к ногам мастеров и, словно стадо овечек, послушно семенили следом.
Мастера вели табунки детишек вдоль линий, останавливаясь у лунок. Каждый раз по их знаку один из улыбающихся глупышей спрыгивал вниз, в тесный колодец, и оставался стоять там, глядя в темное небо и шепеляво лепеча что-то себе под нос.
Следом за мастерами шли забойщики. При каждом был заступ. Земля летела в лунки лопата за лопатой — прямо в доверчиво распахнутые глаза. Детишки улыбались до самого конца, пока земля не скрывала их с головой.
Ровно в полночь луна зависла в зените. Облака, затянувшие было небо тяжелым пологом, враз расступились, и сияние чистого серебра залило весь мир. Факелы превратились в колючие искры злого огня, очертив контур огромной звезды, и тогда забойщики двинулись вспять по своим маршрутам.
Длинное древко, испещренное вязью рун, упиралось острием в шевелящуюся земляную насыпь над лунками. Мерно взлетал к небу тяжелый деревянный молот — и опускался: раз, два и три, вбивая древко в почву на треть длины. Рыхлая земля вскипала на мгновение короткой дрожью агонии — и успокаивалась. Когда забойщик с усилием вырывал кол, в темное небо коротко ударял фонтан — черный, густой, тяжко рассыпающийся жирной капелью брызг, щедро орошая землю.
Забойщик шел к следующей лунке.
Все заняло считанные минуты — люд на строительство набирали бывалый.
Когда замерла земля над последней лункой и забойщики выбрались на край котлована, грандмейстер подал знак бетонщикам. Потоки жидкого серого камня хлынули в установленные по тем же линиям опалубки, заполняя их до самого верха.
Фундамент вышел на славу.
* * *
Из писем Кольвера Войлеса, путешественника
1750 год от О.о. семрица, лэ
Милая Дженни!
Наконец есть минутка, чтобы написать тебе пару строк!
Бумаги у портье — не допросишься, лишь в обмен на монетку выделил мне половину листка. А искать канцелярскую лавочку — мне же терпения не хватит, когда можно сию же секунду начать тебе письмо. Пусть и короткое. Обещаю, следующее будет длиннее.
Дорога до Хильстерра была на редкость утомительной. Не могу сказать, что мне тяжелее далось — пыль, жара или бесконечно унылые пейзажи. Представь себе: серая степь без единого деревца или куста, только перекати-поле и грязно-белые ветряки. Никакого сравнения с нашими любимыми зелеными холмами.
Гостиница здесь неплохая: комната мне досталась маленькая, но уютная. Матрас мягкий, таркаранов — не видать (надеюсь, к ночи не вылезут — не хотелось бы подвешивать съестное к потолочной балке), окно открывается почти без скрипа.
Думаю, что я проведу здесь недельку. Буду сидеть с газетой у камина, бродить по улицам и отвыкать от дорожной тряски.
Ну вот, лист и кончается.
Целую без счету и обнимаю. Как я соскучился уже, милая Дженни.
Твой Коль.
* * *
1750 год от О.о. семрица, лэ
Здравие тебе, Фай.
Начну с наболевшего. Маскировка под обычного туриста обошлась мне в лишнюю неделю пути. Пассажирские дилижансы ходят медленнее улитвей. Неудивительно — возницы ленивы настолько, что я с трудом сдержался, чтобы не раскрыть себя, потребовав служебный транспорт. Его бы мне, конечно, выделили… Но жители этой провинции, как я успел заметить, с большой опаской глядят на госслугов, а уж тем более — из столицы.
У меня есть всего неделя времени на расследование, потом уйдет последний дирижабль до озера Гин в этом месвесте, следующий — только через шесть несемрель. За это время я успею привыкнуть к местному диалекту с присвистом сквозь зубы, буду ходить осторожной походкой, каждую секунду ожидая землетрясения (кстати, сегодня толчки были уже трижды) и научусь кланяться встречным оранжевым братьям. Боюсь, тогда Дженни меня не узнает и не пустит на порог.
К делу: назначил встречу с владельцем одного из строительных цехов. Притворюсь любителем архитектуры, который скупает себе дома во всех провинциях Каммера.
Завтра отпишусь по результатам.
Кольвер.
* * *
Голоса в темноте
«Эй, младцаны да младчане, гляньте-ка! Да гляньте, говорю, хорош дремать! Проспите так жизнь всю, да и не увидите ничего!»
«Уже проспали… Какая ж это жизнь?»
«Не ворчи, Доттен. Что, опять ребра мозжат? Эт к непогоде. Мож, дождь пыль прибьет? Да все одно нехорошо — от дождя потом плесень, а где плесень, там таркараны. А их и так полным-полно… Что там у тебя, Войт? Чего всполошился и других всполошил? Раз на улице крайний, так все можно, что ли? Мал еще…»
«Да что ты, Майр, право… Я не со зла да без умысла же…»
«Что без умысла, мне ведомо. Вот с мое постоишь, разговоров людских понаслушаешься, да товарищей, что постарше — тогда, мож, умысел у тебя и образуется какой-никакой. А пока — говори, что там, раз уж поднял…»
«Да я ж так… Путешественник давешний идет, домой, должно быть. Думал, может, интересно кому… Новый, как-никак, человек. Такие не каждый месвест появляются. Слышь, Бойрон? Готовь ему норку, ха-ха-ха!»
«Чего?»
«Тебе говорю! Во, смотри, смотри, возвращается твой чудной!»
«Чего это он мой-то?»
«Твой, конечно, чей еще? К тебе же заселился, нет разве?»
«Ну, ко мне. Но с чего бы ему моим быть? Он сам по себе, я сам по себе. Как иначе?»
«Неправда твоя. Не бывает так, чтобы они — сами по себе были, и мы тоже — сами… Они от нас зависят, а мы им обязаны до скончания времен. Не согласен?»
«Согласен, отчего ж не согласен. Только все одно — никакие они не свои».
«Чего его слушать? Он же сирота. Сиротой был, сиротой и останется. Кто ж виноват, что ему гостиница досталась? Никто. А понятия у него никакого. О своих вон пускай Ламмель с Анкене и остальными расскажут. Сколько квартир, столько и своих, а то и поболе».
«Ежели о своих говорить, то свои — это Катти Лайме и ее старенькие родители, и бабушка ее, совсем древняя, столько не живут…»
«…или вон толстяк-пекарь, который мелкой мучной пылью весь дом запылил да корицей провонял, да с женой со своей, тоже толстой и вечно в муке…»
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
