Теперь вдоль дороги попадались маленькие фермы с домами, сложенными из серого камня, с идеально прямоугольными полями, окаймленными вереском. Выяснилось, что Щит был не настолько заброшен, как это показалось Маевен с первого взгляда. Фермы встречались все чаще и делались все крупнее. Когда в полдень путники остановились перекусить, их со всех сторон окружали возделанные поля; вдали виднелись дома фермеров, к которым вели огороженные стенами неширокие дороги. Зато деревьев почти не попадалось. Отряд остановился под огромным старым ясенем, возвышавшимся на пересечении зеленой дороги и одного из проездов.
Навис радовался жаре, не скрывая чувств. Он уселся на искусно сложенную из дикого камня стенку и воздел руки к солнцу. Маевен и Хестеван укрылись в тени дерева, где раньше всех расположились лошади.
– Это уже на что-то похоже! – сказал он Митту.
– Вы правы, – согласился тот. – Я согрелся в первый раз после того, как попал на Север. Я скоро вернусь.
Парень взял пару маринованных луковиц – все лучше, чем вишни, – большой кусок осклизлого сыра и побрел по проезду в сторону. Увиденный ночью сон смешался в его сознании с услышанным на рассвете жутким разговором, и ему хотелось обдумать все это в одиночестве. Дела шли до ужаса неправильно.
Он подумал, что почти готов к тому, чтобы просто уйти. Дойдя до перекрестка, парень свернул: поперечный путь был уже, его не огораживали стены и на нем Митт чувствовал себя свободнее. Он пошел вверх и вскоре оказался неподалеку от вершины холма; здесь гулял теплый ветер, а по обе стороны дорогу окаймляли еще невысокие посевы. Оба поля были серо-зелеными, словно море над опасной песчаной отмелью. Справа, по ячменю, гуляли зеленые с белым волны, как в настоящем море. Пшеница слева держалась тверже; ветер лишь поднимал на ней мелкую рябь, напоминавшую легкий прибой на каменистом берегу. А вот запах здесь совсем не походил на морской – пахло пылью и сочной травой.
Митт почувствовал мощный приступ тоски по дому.
– Ты же сам знаешь, что у тебя не было другого выбора, – ответил ему чей-то голос.
16
Митт резко вскинул голову и увидел идущего навстречу ему по дорожке высокого золотого мужчину. Пока парень пялился на встречного, тот склонился в приветственном поклоне. В это время года Аммет не казался ни молодым, ни старым. Его можно было бы счесть ровесником Нависа, если бы не ниспадающие на плечи золотые локоны, благодаря которым он выглядел даже моложе.
– Ну вот, теперь ты, – печально проговорил Митт. – Хотелось бы понять, зачем вам, Бессмертным, нужно постоянно гнать меня?
– Это не наша вина, Алхаммитт, – ответил Старина Аммет. – Времена гонят нас. А я должен напомнить тебе, что, выбрав дорогу ветров, ты выбрал вместе с ней и зеленую дорогу.
– Да знаю я, знаю, – досадливо огрызнулся Митт. – С того мгновения, когда я вступил на этот путь, у меня не было ни единой возможности покинуть его. Все равно я то и дело оказываюсь перед необходимостью выбирать! И каждый раз, когда я делаю выбор и пытаюсь двигаться по тому пути, который считаю верным, обстоятельства резко меняются и норовят столкнуть меня на совсем другую дорогу. Сегодня утром Единый приказал Норет убить меня, и Нависа, и Морила. Ну и что мне прикажешь делать теперь?
Старина Аммет серьезно посмотрел на него, и вдруг Митту показалось, что он похож на Венда, с той лишь разницей, что Аммет раскачивался и шелестел на ветру.
– Я явился сюда не для того, чтобы указывать тебе, что делать.
– Ну конечно, – горестно откликнулся Митт. – Вы, Бессмертные, никогда не даете прямых ответов. Вы только и знаете, что шпынять и подгонять неведомо куда.
– У меня нет права, – сказал Аммет, не отвечая на упрек, – задавать вопросы нашему Великому Отцу. Он установил закон, согласно которому мы не можем говорить его смертным родичам, что им следует делать. Иначе люди превратились бы в марионеток.
– Выходит, Единый сам нарушил свой собственный закон, – отозвался Митт.
– Я пришел сюда, чтобы посоветовать тебе подумать об этом.
После слов Аммета наступила тишина. Она нарушалась лишь легким шелестом – то теплый ветер играл светло-золотыми волосами Бессмертного, пока Митт переваривал услышанное.
– Не понимаю, – признался он после долгой паузы.
Взгляд Старины Аммета излучал такую доброту, что парень почувствовал себя много хуже, чем прежде.
– Я должен напомнить, что мы поведали тебе наши имена, чтобы ты мог при необходимости произнести их, – сказал Старина Аммет.
Митт кивнул. Он ощутил, как его лицо перекосила гримаса. И правда, в тайниках памяти хранились четыре имени: великие и меньшие имена Старины Аммета и Либби Бражки. Он постоянно ощущал их, словно воспаленный зуб, который человек то и дело трогает языком, хотя и знает, что это обязательно приведет к новой вспышке боли.
– То есть я могу сказать ей величайшее из твоих имен?
Аммет рассмеялся, а Митту показалось, будто ласковый ветерок сменился теплым шквалом.
– Это имя не следует разменивать на такие мелочи. Пройдет много, очень много лет, прежде чем ты на самом деле окажешься перед необходимостью произнести мое великое имя. Но ведь у тебя есть три других имени. Если ты должным образом воспользуешься ими, то Щит Орета может вновь покрыться такими вот полями.
Он вскинул руку, указывая Митту на ячмень, по которому все так же гуляли волны, и на строптиво шелестящую пшеницу. Парень обвел окрестности задумчивым взглядом, не удержавшись от мысли о ферме, которой он, может быть, когда-нибудь обзаведется.
– Тебе ведь хотелось бы этого? – просто спросил он.
– Да, Алхаммитт, – так же просто согласился Старина Аммет.
Он улыбнулся на прощание, повернулся – его волосы взметнулись, словно подхваченные ветром, – и пошел прочь, чтобы уже через десяток шагов скрыться за поворотом.
Митт несколько мгновений смотрел ему вслед. Никакого поворота не было, дорога тянулась между двумя полями, прямая как стрела. Парень вздохнул и отвернулся.
Всего в нескольких ярдах от него, немного ниже по склону, стоял Морил. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Затем Морил облизнул губы, несколько раз кашлянул, но все равно его голос срывался от благоговейного страха.
– К-к-кто это б-был?
– Старина Аммет, – ответил Митт. – Колебатель Земли. – Его голос прозвучал ничуть не лучше. – А что ты здесь делаешь?
