– Боже мой…
Анжелика вдруг обняла Соню, словно пытаясь защитить.
– Вы уроды, вы это знаете? Не они, кого вы обрекли на такое, а вы, и ваш Шумилов, и… Боже мой… – Анжелика сверкнула глазами, глядя на Огурцову. – Вы это знали. И все эти годы молчали.
– Конечно, знала. – Огурцова сухо улыбнулась. – Детка, мир устроен совершенно не так, как ты это себе вообразила. Есть люди, меняющие судьбы мира, эти люди не ставят перед собой мелких целей и не смотрят, сколько расходного материала пострадает, пока они перекраивают миропорядок. Так всегда было, и сейчас все точно так же. Это аморально? Безусловно. Но что такое мораль? Условность, которая меняется чаще, чем уходит поколение. А вещи, которые делают некоторые люди, остаются на века. Через полвека уже никто и не вспомнит, как аморально поступили люди, которые методом проб и ошибок нашли нечто, спасшее тысячи, десятки тысяч жизней. Но это ненужный пафос, а на деле оказалось, что свои дети – это свои дети, и видеть их такими никто не желает.
– Ну, да. – Соня уставилась в пространство за окном. – Получается, мы выродки. Мутанты.
– Соня…
Реутов встретился глазами с Афанасьевым. До этого они не виделись, и Реутов понял, что тот сейчас чувствует. Он ведь тоже знал обо всем.
– Не надо. – Соня смотрит поверх голов присутствующих отрешенным взглядом. – Все же понимают, что я права. Мы все – результат мутации, выродки, у нас нет того, что делает всех полноценными людьми. И то, что мы в этом не виноваты… ну и что. Это не меняет дела.
– Не меняет. – Огурцова смотрит на нее почти сочувствующе. – Когда о результатах эксперимента Шумилова стало известно его кураторам в спецслужбах, проект закрыли. Ты помнишь последние годы жизни твоего деда?
– Конечно. – Соня вздохнула. – Умерла бабушка, потом отец. Дед запирался в лаборатории и вообще практически жил в этом доме, а не в городской квартире, и работал один.
– К тому времени его подразделение в институте закрыли, записи все изъяли, и формула вещества исчезла. – Огурцова вздохнула. – Причем решение это было принято не сразу, а после самоубийства твоей матери. Они приехали из Лондона, Иван читал там доклад, и очень успешно, но пришлось вернуться раньше времени из-за дурацкой выходки Натальи. Оказалось, что решение уже приняли, подразделение закрыли и записи изъяли. Его словно жизни лишили, ведь работа заменяла ему все. Мы тогда много разговаривали, и постепенно к нему пришло осознание того, что он натворил. Нет, он не раскаивался – и раскаивался одновременно, глядя на тебя. Он знал, что ты не его внучка, не его кровь. Ты знаешь это?
– Да…
– Как?! – Елена Станиславовна вскинулась. – Что вы хотите этим сказать?!
– Не надо, Лена. – Огурцова жестом пресекла все возражения. – Конечно, при этом расследовании сравнили ДНК сестер и выяснили, что у Елизаветы и Софьи только мать общая. Наталья забеременела от своего старого друга, и когда профессор потребовал сохранить беременность, как последний аргумент, сообщила свекру, что ребенок не от его сына. Но Шумилову это было неважно, ему нужен был подопытный материал. И родилась Соня. Никто не знал, что она – дочь не Николая, кроме Натальи, самого Шумилова и меня. И отца ребенка.
Огурцова замолчала, собираясь с силами. Только сейчас стало заметно, что она очень стара, и это выступление отбирает у нее последние силы.
– В этом все дело. – Огурцова вздохнула. – Когда убили Елизавету, Шумилов решил, что это сделала Соня.
– Я?!
– Да. – Огурцова успокаивающе подняла руку. – Твоя жизнь была невыносима. Мать-шизофреничка, которую Иван отказывался лечить, потому что боялся огласки, ненавидела тебя, ведь ты перенесла препарат гораздо лучше Лизы и оказалась почти нормальной, симптомы синдрома Аспергера у тебя проявились в легкой форме, как у Марии, но та должна быть благодарна за это ускоренному метаболизму своей матери. Накануне своего исчезновения Елизавета снова напала на тебя, и Наталья хохотала абсолютно безумно, Шумилов и Николай были вынуждены ее запереть. Ты помнишь это?
– Нет…
– Именно. – Огурцова значительно подняла палец. – Миронов, который наблюдал вас всех…
– Дед никогда не лечил никого из нас!
– Илюша, аутизм не лечится, как и синдром Аспергера. Можно только подкорректировать поведенческие реакции, но вы и сами с этим отлично справлялись, ваш интеллект и ваша психика оказались выносливыми и подвижными. Вы все – отличные подражатели и очень наблюдательны. Вы социализировались сами, но профессор Миронов вас наблюдал. И его вывод по Соне был таков: она обладает способностью забывать события, которые наносят вред ее мироощущению, но ее разум сам решает, что забыть, а что нет. Она вполне могла убить Елизавету и не помнить об этом. Конечно же, как только Иван это услышал, он тут же прекратил расследование исчезновения Лизы. Кураторы Ивана из спецслужб не знали об его эксперименте, проводимом на людях, они-то думали, что он только крысами ограничивается, и ему пришлось все рассказать, при этом он, как мог, оградил Оржеховского от преследований и расхлебывал кашу сам. И тебя он оградил от расследования, хотя думал, что это сделала ты.
– Но я ничего не делала!
– Ты не можешь этого знать, твоя память выборочно сохраняет информацию. – Огурцова покачала головой. – Много лет ты жила в стрессе, а при синдроме Аспергера это нежелательно.
Соня поникла и сжалась. Столько лет неизвестности, а что, если она и правда убила Лизу и не помнит этого? Ведь не помнит же она ссору, о которой говорила профессор Огурцова. Или не было такого? Но тогда зачем старухе это рассказывать?
– Соня этого не делала. – Афанасьев отодвинул стакан и поднялся. – Я был в овраге, видел обеих девочек, Сони там не было.
– Я знала, что это вы.
Анжелика смотрела на Афанасьева во все глаза.
– Да, ты глазастая. – Афанасьев горько улыбнулся и сел. – Я приехал в тот день в Научный городок, чтобы увидеть свою дочь.
– Что?!
– Прости, Соня, я должен был сказать сразу, а не играть с тобой. Но я не мог. – Афанасьев вздохнул и отвернулся. – Мы с твоей матерью выросли в одном доме, ходили в один класс. Она была… очень красивая, и такая, знаешь, легкая, смешливая девочка. Мы встречались, а потом, как водится: я в армию, она поступила в институт, встретила твоего отца. В это время в ее семье случилось горе, разбились родители, твой отец оказался рядом, а я был далеко. Обычная история, тут без обид. Я женился, и снова… в общем, личная жизнь не очень удалась. И тут в Сочи я вдруг встретил Наталью. Она приехала одна подлечиться в санатории, где тогда отдыхала моя мама. И у нас снова вспыхнуло старое чувство. Она говорила, что очень ошиблась, что семья, куда она попала – ужасная, и я видел, что она не в себе, она бормотала о каком-то лекарстве, что ей силком кололи его во время беременности, и малышка родилась больной… Я решил, что это нервы. Она ничем уже не напоминала ту девушку, которую я любил, я уехал, решив, что это еще одно разочарование, но оставил ей свой адрес – на всякий случай, вдруг помощь понадобится. А через полтора года получил письмо, где была фотография кудрявой малышки, и надпись: это твоя дочь. Я бы, может, не поверил, но у малышки были глаза моей матери и такие же светлые кудри. Я решил встретиться с Натальей и уговорить ее если не уйти от мужа, то хотя бы отдать мне девочку, хотя и понимал, что это невозможно, она по документам – дочь другого человека. Но это была моя дочь, и я не мог просто жить, зная, что она есть, и делать вид, что так оно и должно быть, это же моя кровь! Но встречи не получилось. С ребенком гуляла няня, она-то мне и рассказала о том, что Наталья лечится от депрессии, что старшая девочка «странная», а на малышку всем наплевать. Я стал приходить в парк, где гуляла эта няня вместе с Соней, и даже играл с ребенком, и с каждым разом мне становилось мало этого общения, девочка тянулась ко мне, словно чувствуя нашу связь. В какой-то день я пришел в парк, а няни с девочкой не было. И никто не знал, где они, квартира Шумиловых была заперта. Я тогда не знал об этой даче в Научном городке. Я бросился их искать, но вечером того же дня меня арестовали. Привезли в местное отделение милиции по надуманному поводу, и там какой-то человек выложил мне расклад: или ты прекращаешь все попытки контакта с семьей Шумиловых, или прямо сейчас отправляешься в СИЗО, причину найдут и срок гарантируют. Я сказал ему, что Соня – моя дочь, на что он ответил, что по документам она – дочь Шумилова, и так оно должно в итоге остаться. Выбора мне не оставили. Видимо, глупая нянька разболтала хозяевам обо мне и о том, что я часто прихожу, и старик тут же принял меры.
