И вот теперь Эмбер стояла у окна, наблюдая за восходом солнца. Ей разрешали гулять в парке после завтрака и перед обедом, но под наблюдением лакеев или садовников. Они казались праздношатающимися, но стоило ей сделать хотя бы шаг в сторону от усыпанных толчеными ракушками дорожек, как они мгновенно настораживались.
Прошлой ночью, услышав посапывание Мари, которая спала в гардеробной, Эмбер предприняла попытку побега. Набросив плащ, она взяла туфли в руки и с отчаянно бьющимся сердцем направилась к двери. Она собиралась потихоньку выбраться из дома и спуститься на берег. На то, чтобы открыть без звука тяжелую дубовую дверь, ушло добрых пять минут. Окрыленная успехом, Эмбер выскользнула из комнаты и на цыпочках двинулась по коридору.
При виде ее лакей, сидевший на лестничной площадке, встрепенулся, довольный, что нашлось что-то, чтобы развеять его скуку. Кивнув ему, Эмбер вернулась в свою комнату и закрыла дверь. До сих пор она не сознавала, что за ней следят днем и ночью. Похоже, она здесь на положении заключенной.
Интересно, мог бы Эймиас с его тюремным опытом ускользнуть из золотой клетки, в которой она оказалась? При этой мысли его образ возник перед ней так же ясно, как и солнечное утро, которым она любовалась.
Прижавшись лбом к оконному стеклу, Эмбер рассеянно смотрела вдаль. Внезапно она резко выпрямилась, распахнула створки и высунулась наружу, вглядываясь в одинокого всадника, скакавшего по направлению к дому.
— Non, mаdemoiselle! — вскрикнула Мари, кинувшись к ней, чтобы закрыть окно.
— Что за глупости! — раздосадовано воскликнула Эмбер. — Я не собиралась выпрыгивать наружу, просто пыталась рассмотреть… — Она прищурилась, снова уставившись в теперь уже закрытое окно, затем широко распахнула глаза. Не может быть! Наверное, она сходит с ума…
Прижав руку к груди, Эмбер затаила дыхание, наблюдая за всадником. Мысли вихрем проносились у нее в голове. Неужели судьба так жестока, чтобы сделать неизвестного Луи, за которого она должна выйти замуж, похожим на Эймиаса? Или она и вправду лишилась рассудка?
Ее комната находилась на втором этаже, и, когда всадник приблизился к дому, Эмбер смогла наконец разглядеть его. Словно завороженная, она смотрела на знакомую фигуру, разрываясь между сомнением и безудержным восторгом. Неужели он и в самом деле явился, чтобы спасти ее, как виделось ей в мечтах? Он повернул голову, представив ее взору профиль со сломанным носом и подсвеченные солнцем кончики золотистых волос, видневшиеся из-под высокой касторовой шляпы.
Эмбер наблюдала за ним, пока он не подъехал к парадному входу и скрылся из виду. Затем кинулась к двери и попыталась повернуть ручку, та не поддалась, и она принялась, как безумная, колотить в дверь кулаками.
— О nоn! — воскликнула Мари, уронив свое шитье и просившись к ней. — Arretez! Ne faites pas cela! C'est impossible, la port est verrouille[5].
— Но я должна его видеть! — вскричала Эмбер. — Он… мой… возлюбленный! Il est mon amour!
— Ah, — сказала Мари со слезами на глазах, схватив ее за руки. — Quelle tristesse! Je suise si desole, mais j'ai mes orders. Ah, la pauvre fille[6].
Он приехал! Эмбер с трудом сдерживала слезы. Она не знала, зачем он приехал, но это было не важно, по крайней мере, сейчас. Нужно как-то дать ему знать, что она здесь. Теперь она понимала Эймиаса, как никогда раньше. Она полагала, что потерять свободу — худшее, что может случиться с человеком. Но теперь она знала, что бывают вещи и похуже. Это быть пленником, сознавая, что твоя свобода и все, чем ты дорожишь, находится в шаге от тебя и, тем не менее, недостижимо.
— Мистер Сент-Айвз, — сказал граф, когда Эймиаса проводили в его кабинет, — чем могу быть полезен?
Эймиас поклонился. Он устал и чувствовал себя больным. Он терпеть не мог морские путешествия, и все еще страдал от последствий, потому что прискакал прямиком с побережья, на котором высадился прошлой ночью. Не то чтобы он страдал от морской болезни в обычном смысле этого слова. Пребывание на море причиняло ему не просто физические неудобства. Каждый раз, ступая на борт корабля, он вспоминал свое первое путешествие, в которое отправился не по собственной воле. Заточенный в трюме огромного судна, он слышал плеск волн и крики чаек, вдыхал воздух, пропитанный вонью десятков мужчин, многие из которых были больны, другие умирали или уже умерли. Он помнил это так живо, что, даже стоя на палубе корабля, начинал задыхаться, как в тот первый вояж, когда он, четырнадцатилетний мальчишка, валялся в трюме и ждал смерти. Порой ему требовалась вся его выдержка, помощь Даффида и мальчика с мужчиной, с которыми они подружились, чтобы сохранить рассудок.
Его до сих пор подташнивало. Но еще больше Эймиаса терзал стыд и сознание собственной ничтожности. Опять он свалял дурака! Как он посмел явиться в этот величественный дом и надеяться, что ради него Эмбер откажется от знатности и богатства. Как можно было ожидать, что она оставит свою семью и всю эту роскошь, чтобы уйти с бывшим преступником? С человеком, который обманул ее доверие. С безродным сиротой, который не может предложить ей даже честного имени.
В какое-то мгновение, когда он несся во весь опор к дому, Эймиасу показалось, что он уловил сияние ярких волос Эмбер в одном из верхних окон, но он не был уверен, что это не игра воображения. Тем не менее, его сердце воспарило. Однако теперь, видя великолепие и размеры поместья, Эймиас погрузился в уныние и размышлял о том, не двинуться ли ему назад, к побережью. Но он проделал слишком длинный путь. И потом — сказал он себе — он еще не настолько отошел от предыдущего плавания, чтобы снова ступить на борт корабля.
Но правда состояла в том, что ему необходимо было увидеть Эмбер. Даже если она только рассмеется ему в лицо, он заслужил все, что бы она ни сказала. Эймиас сомневался, что его поездка увенчается успехом, о чем, собственно, и сказал Даффиду, когда покидал Англию. Но если у него есть хоть малейший шанс, он должен воспользоваться им, невзирая на стыд и унижение. Он и раньше знавал вкус поражения. С этим он как-нибудь справится. Куда хуже неизвестность. Разве можно обрести душевный покой, когда тебя терзают сомнения?
— Месье граф, — произнес он, глядя в холодные голубце глаза хозяина дома, — я приехал из Англии, чтобы справиться о здоровье и благоденствии вашей дочери Женевьевы, которую я знал под именем Эмбер. Видите ли, мы с ней друзья.
— Вам следовало написать, — сказал граф. — Это избавило бы вас от лишних хлопот, связанных с путешествием.
— Что-нибудь случилось? — Сердце Эймиаса тревожно забилось. Неужели она заболела? Он отказывался верить этому. Или этот тип, в конце концов, решил, что она ему вовсе не дочь, и выставил ее из дома? — Где она?
— Она здесь. — Граф поднял руку, останавливая поток вопросов. — Дело в том, что моя дочь говорила со мной о вас. Она сказала, что не желает видеть вас ни при каких обстоятельствах. Как я понимаю, — добавил он, наблюдая за выражением лица Эймиаса, — это не такая уж неожиданность для вас.
