– Спасибо, – сказал Тимофеев, слегка опешив. – Вы уверены, что это ко мне?
– А вот пускай оно само скажет, – промолвила тетя Валя и ткнула фигуру в бок, словно бы рассчитывая найти там скрытый выключатель.
– Доброе утро, – невнятно донеслось из-под шляпы. – Я иностранный подданный. Я чрезвычайно замерз. Я ищу господина Виктора Тимофеева. Заранее благодарю за сотрудничество. Доброе утро…
Соседка ткнула иностранного подданного еще разок, и тот умолк на полуслове, словно и впрямь выключился.
– И вот так по кругу, – объявила она. – Сразу видать, не в себе человек.
– Где вы нашли это чудо? – потрясенно спросил Тимофеев.
– Говорю же: в чистом поле. Автобус из райцентра пришел в семь утра. Наверное, иностранец на нем прибыл, да заплутал – у нас это недолго, да еще по свежему-то снежку. Я вышла до колодца, гляжу: он кружит по целине, что твое чучело. Кликнула его, а он и завел шарманку. Ну, думаю, вот и привелось на старости лет живого иностранца повидать! На живого-то куда приятнее смотреть, чем на мерзлого. Так что с первым вас гостем, товарищ учитель. Он часом не шпион?
Тимофеев недоверчиво покачал головой, потом осторожно заглянул под ожестяневшую от мороза шляпу.
– Тимофеич, – жалобным голосом произнес господин Арье-Лейб Сегал, министр труда и социального обеспечения государства Израиль. – У тебя водка есть?
– А говорил – подданный… – протянула тетя Валя разочарованно.
* * *
Лелик Сегал, не по-здешнему загорелый, округлившийся и облысевший, украсивший себя стильной трехдневной щетиной, восседал посреди комнаты на простом табурете. Его костюм состоял из дорогого зеленого с отливом галстука, махрового банного халата на три размера больше необходимого, и валенок на босу ногу. Министр труда обеими руками держал литровую кружку с дымящимся чаем, а голубые глазенки его рыскали повсюду с прежним шкодливым весельем, и читалось в них все, что угодно, только не высокий полет интеллекта.
– Лелик, ты сошел с ума, – сказал Тимофеев проникновенно.
– Позволь, Витенька, – возразила Света. – Чтобы сойти с чего-то, нужно это хотя бы иметь.
– Ага, – радостно согласился Лелик. – А водки мне сегодня нальют?
– Может, лучше керосину? – кротко предложил Тимофеев.
– У меня в портфеле текила есть, – похвалился Лелик. – Только я ее не люблю. Текилу вы сами пить будете, а мне водки дадите. И случится между государством Израиль и поселком Залипухино взаимовыгодный натуральный товарообмен, а также культурная интеграция и общность интересов.
– Чего ради ты вдруг поперся сюда на автобусе? – укорил его Тимофеев. – Во-первых, мог бы на персональном транспорте, как государственный деятель и солидный человек. Во-вторых, было бы неплохо предупредить, чтобы встретили. Ведь случись что с тобой – дипломатических неприятностей не оберешься!
– А вы бы меня жалели тогда? – задушевно спросил Лелик.
– Конечно, жалели бы, – искренне сказала Света. – Ведь ты мог оставить нас без текилы!
– Во-первых, я здесь как частное лицо, – сообщил Лелик. – А использование служебного транспорта в личных целях у нас не приветствуется. Во-вторых, я бы вас непременно известил, да только как? Вы же практически недоступны. Проще дозвониться до Луны, чем до вашего кибуца. И потом, на минуточку, я прожил лучшие годы своей жизни в суровом русском климате, а на дворе от силы десять градусов ниже нуля. Что, конечно же, не восемнадцать выше того же нуля в Тель-Авиве зимой, откуда я пустился в путь в своей дивной шляпе, которая, таки да, надолго запомнится моим попутчикам в рейсовом автобусе…
– Здоров же ты болтать, – признал Тимофеев. – Хотя откуда у тебя эти словечки: на минуточку… таки да…
– А что делать? – Лелик пожал плечами. – Я живу и работаю среди людей, которые думают, что русский язык – это что-то из фильмов про Одессу и Беню Крика. Розенталь и Якобсон[5]к нам не заглядывают… Я был в Одессе – интересное местечко! Там одинаково плохо говорят по-русски, по-украински и на идиш, называют это одесским языком, и им сходит с рук! – он сморщил лицо от усердия и произнес, тщательно артикулируя: – «Що ви имеете сказать плохого за того глосика?!» Может быть, я не был светочем разума, особенно в нашей компании, но не забывайте, что учился я – какое-то время! – на филфаке, и доцент Алла Ивановна Не-помню-фамилии-но-золотой-был-человек-земля-ей-пухом убила бы меня и лично, своими худенькими лапками, закопала во дворе географического корпуса, поставь я хотя бы ударение не на том слоге! Подозреваю, у нее там издревле… обожаю эти ваши русские архаизмы!.. издревле устроено было свое маленькое кладбище.
– Но теперь ты, похоже, сильно поумнел, – сказала Света с некоторым сомнением.
– Я? Поумнел? – Лелик всплеснул руками. – А зачем? Я и так министр!
– Однако же, работа в правительстве требует… – начал было Тимофеев.
– Ша! – вскричал Лелик. – Я вас умоляю! Если бы вы знали, кто меня там окружает, какие монстры рода человеческого… Я там даже не самый глупый, можете себе представить? И откуда такие иллюзии, будто в правительстве непременно должны собираться интеллектуальные сливки! Вы на своих полюбуйтесь – волосы встанут и выпадут… Послушайте, люди, мне сегодня нальют водки, или где?!
– Неужели у вас совсем нет русской водки? – хмыкнул Тимофеев. – У нас, помнится, лет пятнадцать тому назад с израильским палевом проблем не было.
– Есть у нас водка, – сказал Лелик горестно. – Да кто ж ее мне позволит? Я таки министр… А здесь, среди вас, я простой русский парень еврейской национальности, который всегда славен был не столько непреклонным характером и непарламентской лексикой при отстаивании интересов трудовых пенсионеров, сколько наклонностями к злоупотреблению алкоголем!
Света тяжко вздохнула и ушла на кухню. Лелик проводил ее долгим взглядом и вдруг спросил шепотом:
– А что это Светка у тебя такая мрачная? На работе неприятности? Дети огорчают?
– Жизнь огорчает, – помолчав, признался Тимофеев. – Мне кажется, она думает, что мы прожили свой век неправильно и будто бы мы сами в том виноваты.
– Начнем с того, что вы еще ничего такого особенного не прожили, – проворчал Лелик. – И уж кто-кто, а вы, учителя и воспитатели юных душ, виноваты менее всего. Когда начнется суд истории, отыщутся виновники почище вашего. Скажу тебе по секрету: я тоже часто думаю о том, что жизнь моя потекла не в том русле, в каком ей было предназначено. Иногда просыпаюсь и пытаюсь понять, что я делаю среди этих песков и этой жары? Я, простой русский мальчик еврейской, не спорю, национальности, который без пальто в сорокаградусный уральский мороз бегал домой за авторучкой, потому что гардеробщица тетя Дуся спала в своей берлоге медвежьим сном, а лишних авторучек в классе в те золотые годы было не сыскать…
