— В тот раз, когда я приехала к вам сразу после того, как меня изнасиловали, вы сказали, что у меня нет призвания.
— Да.
— И я не знаю, как распорядиться своей жизнью.
— Да.
— Разве не опасно говорить такое человеку в стрессовом состоянии?
— Я был бы плохим психоаналитиком, если б иногда не шел на риск.
— Рискуйте собственной жизнью, не моей.
— А теперь послушайте, Франсина. Случившееся потрясло вас. Но моя бестактность вызвала злость, которая позволила сохранить в вашей памяти мысль о призвании. И теперь она вернулась, чтобы мы могли об этом поговорить.
Внезапно Франсина садится, ставит ноги на пол, поворачивается ко мне.
— Я могла покончить жизнь самоубийством.
— Франсина, есть люди, которые могут покончить с собой, и те, кто не может. Вы относитесь к последним.
— Вы играли моей жизнью.
— Я не играл.
— Почему вы были уверены, что я не наложу на себя руки?
— Дело тут не в уверенности, но в большом опыте.
Ее лицо покраснело от гнева.
— Риску подвергались не вы!
— Пожалуйста, прилягте.
— Нет. Вы, между прочим, врач. Если я прихожу со сломанной рукой, мне хочется, чтобы наложили гипс.
— Если вы приходите с гриппом и просите, чтобы вам сделали бесполезный укол пенициллина, я вам откажу, хотя гораздо проще достать шприц и ампулу. Психоанализ — это процесс. Мгновенных результатов ждать не приходится. Пожалуйста, ложитесь.
Вместо этого она встает.
— Такие отношения неприемлемы, доктор Кох. Я говорю, вы слушаете. Я должна быть с вами откровенна, но ответной откровенности я не чувствую. Я даю больше, чем получаю. Это не годится.
Я по-прежнему сидел.
— Моя дорогая Франсина. Стоит мне сказать что-то в неподходящее время, вы клеймите меня позором. Если я молчу, результат тот же. Я не фокусник. Психоанализ — это познание самого себя. Повторюсь, это процесс, и процесс длительный. Я всего лишь чистая доска. А пишите на ней вы.
— Почему мы не можем поговорить, как обычные люди?
— Пожалуйста, ложитесь на кушетку. Со священником в исповедальне не говорят как с подругой, которая тут же может прокомментировать ваши слова.
— О, так вот кем вы себя мните?
— Вы прекрасно знаете, что я не священник, дорогая моя. Священник может отпустить вам грехи. Я могу лишь помочь вам познать себя.
— Как ловко вы выкрутились.
— Вы имеете право говорить все, что угодно, в том числе и колкости. А теперь, прошу вас, или ложитесь на кушетку, или уходите.
— Вы мне приказываете?
— Предлагаю.
Риск — благородное дело. Даже государства иной раз балансируют на грани войны. Я наблюдаю, как Франсина садится на краешек кушетки. Молчу. Она смотрит на меня.
— Мы, что два оленя, сцепившиеся рогами. Ни один не может уйти.
Наконец, она ложится. Я жду несколько секунд, прежде чем продолжить.
— Можете вы дать определение призванию? Подумайте, прежде чем ответить.
— Это не просто способ заработать на жизнь.
— Справедливо.
— Совокупность всего того, что зажигает тебя. То, что помогает тебе жить.
— Так что вы можете сказать о призвании вашего отца?
— Мой отец консультирует клиентов. Со многими из них он в приятельских отношениях. Он готовит их контракты. Он — советник по общим вопросам в образе адвоката.
— В образе?
— Эта работа не зажигает его.
— А что зажигает?
Помимо тебя, мысленно добавил я.
— Не знаю. Возможно, ничего. Он мог бы заняться многим другим.
— Например?
— Стать бизнесменом или послом, что-нибудь в этом роде.
— Слушайте внимательно. А кем бы он хотел быть?
— Кем-то еще.
Она поняла, что сказала что-то ужасное. Я дал ей пару секунд, чтобы прийти в себя, затем добавил:
— Второй адвокат. Томасси. Вы думаете, он тоже хотел бы быть кем-то еще?
— Вы сошли с ума? То, чем он занимается, ему очень нравится, и он ни на что не поменяет свою работу.
— В том числе и на вас?
— Ни на что.
— Вы полагаете, он способный адвокат?
— Он гений. Он готов без устали манипулировать людьми, законами.
— Ради какой цели?
— Это и есть цель, ему нравится процесс.
— У него есть призвание.
— В случае Томасси это одержимость.
— Да.
— Вы не любите Томасси, — добавила она после паузы.
— Я бы так не сказал.
— А я говорю. Вы не любите Джорджа.
— Мои пристрастия неуместны. Так уж получилось, что я не полисмен и не преступник. Я живу вне того мира, которым одержим Томасси. В моей жизни он мне не нужен. А вам?
— Вы коварный.
— В каком смысле?
— Вы подводите меня к мысли, что мне, возможно, не нравится Джордж.
— Вы хотите больше походить на Джорджа?
— Он такой энергичный.
— Энергии хватает и вам. Вам не по душе ваша работа?
— Кое-что из того, что я делаю на работе, мне нравится.
— Мог бы мистер Томасси сказать такое о своей работе?
— Нет. Он — фанатик во всем, что делает.
— У него есть призвание.
— Хорошо! А у меня нет! И, связывая себя с ним, подпитываясь его энергией, я на грани того, чтобы бросить псу под хвост свою жизнь. Я этого не хочу. Я хочу быть хозяином собственной жизни.
Мы застыли в повисшей тишине.
— Я хотела сказать, хозяйкой, — поправилась она.
— Смущаться вам незачем. Фраза «хочу быть хозяином собственной жизни» не превращает вас в лесбиянку. Это всего лишь особенность английского языка. Никакого подтекста в этой оговорке нет.
— То есть, я могу не опасаться мгновенного превращения в лесбиянку.
— Мгновенного — нет.
— Что вы под этим подразумеваете?
— Раз или два вы упомянули, что способны на разные выходки. Расскажите мне о них.
Опыт общения с Франсиной подсказал, что ответа я дождусь не скоро. Но ожидание вошло у меня в привычку.
— С самого детства у меня время от времени возникало желание что-нибудь учудить, я часто говорила то, что казалось другим диким, словно давала высказаться какой-то стороне моей натуры, что-то…
