А первый намек на то, что моя жизнь, возможно, достигла своеобразного предела именно вчера, исходил, как ни странно, от Ника. Он, казалось, идет на поправку. Сначала он отказался от хлорпромазина, по совету Фрэн, конечно; меня это очень злило, а потом я успокоился, когда понял, что теперь мне практически не придется таскать туда-сюда его тело, пока он валяется в коме. И до сегодняшнего дня создавалось впечатление, что и на его психику это оказало благотворное влияние; хотя про Ника сложно что-то говорить, поскольку никогда нельзя утверждать, что он пришел в норму, ведь норма для него — это помнить результаты всех матчей дубля «Брэдфорда» за последние десять сезонов. На прошлой неделе он как-то целый день молчал и все же в итоге нахмурился и тихо сказал: «Кек Подд?..», что я был склонен воспринимать как доказательство существования прежнего Ника. А сегодня утром он попросил меня:
— Ты не можешь отвезти меня в психиатрическую больницу?
Правильная фраза. Похоже, Ник был на верном пути, признавая, что он не Мессия, а душевнобольной человек.
— Что, прямо сейчас? — удивился я, отставляя миску с кукурузными хлопьями.
— Да, прямо сейчас.
— Но на мне только халат.
— Так переоденься. Ты ведь думаешь, что стоит поехать в больницу?
— Ну, я не знаю…
— Это ты уверен в том, что я сошел с ума, — заявил Ник с бесстрастным выражением лица.
«Я и еще почти весь север Лондона, — подумалось мне. — Ну да ладно».
Я уже собирался в душ — только на мгновение задержался перед зеркалом, чтобы лишний раз убедиться, что живот мой стал чуть более плоским, чем был, — когда он открыл дверь в ванной, которая у нас в принципе не запирается.
— Ты что творишь, псих ненормальный? — вскричал я, обматываясь полотенцем. Эвфемизмов для его «безумия» у меня тогда не нашлось.
— Давай живее, — поторопил меня Ник. — Меня в психушке уже заждались!
Сказав это, он вышел.
Именно тогда я понял, что неделя без хлорпромазина отбросила его в то состояние отупения, когда он в мелодраматическом порыве теребил губы перед доктором Прандарджарбашем. Ник Манфорд снова стал Супер-Лэйнгом[8], и его миссия — это отомстить за всех свободно мыслящих, на которых навесили ярлык сумасшествия, он — ходячая сатира на стереотипное восприятие обществом нормы и безумия; мои опасения подтвердились, когда я, переодевшись, вернулся на кухню: на Нике была маленькая полосатая красная шапочка с кисточкой, а одет он был в весьма и весьма облегающий нейлоновый комбинезон оранжевого цвета.
— Ты где так оделся?
— В «Красном Кресте» выдали, — объяснил он!
Я знал, к чему клонит этот страдалец, так что не стал просить дальнейших объяснений, а вместо этого сказал:
— Даже не знаю, стоит ли нам сейчас туда ехать.
— Почему?
— Потому что ты тупой.
— Нет, я не тупой. Я…
— Знаю, сумасшедший. Очень тонкое наблюдение.
Надо признать, что мое раздражение никак не отразилось на решимости Ника.
— Я знаю, чего ты боишься, — заявил он.
— Чего же?
— Ты боишься психов.
Я собрался было опровергнуть это утверждение, как вдруг понял, что в нем есть доля правды. Я боюсь психов, и когда смотрю фильмы, то всегда цепенею от ужаса, если оказывается, что на чердаке спрятался один из них. Но Ник говорил о том, что я не смогу смириться с подрывающим основы мироздания откровением, которое снизойдет на меня, если только я встречу нескольких из них, — с тем, что они все сплошь гении; а пугают меня, естественно, гримасы и крики.
— Ты прав. Пошли.
«Хватит с меня, — подумал я тогда. — Может, если мы приедем в больницу, этот козел там и останется».
— Пошли, — согласился он, сняв со спинки стула и накинув на себя женский макинтош в горошек.
Ник сел на заднее сидение машины и открыл окно. Время от времени он высовывался по пояс на улицу и кричал прохожим:
— Эй! Я ненормальный! Я псих! Меня везут в сумасшедший дом!!!
Я пытался ехать быстрее, но было похоже, что это ему не мешало, к тому же на моем воскрешенном «доломите» больше семидесяти не разогнаться. Однако на вопли Ника никто не обратил внимания, если не считать Сумасшедшего Барри, поддержавшего его улыбкой и помахавшего рукой.
Психиатрическая больница Парк Роял — это широко раскинувшийся комплекс зданий из красного кирпича в промышленной зоне на окраинах района Харлесден; больничный комплекс состоит в основном из одноэтажных корпусов, так что с дороги его можно с легкостью принять за дачный поселок, только очень скверно расположенный. Сам Харлесден — это, пожалуй, худшее место во вселенной, а тогда мне стало ясно, что психиатрическая больница — живое, бьющееся сердце этого района. Сквозь стеклянную дверь с кодовым замком мы увидели полуголую танцующую в коридоре старуху; когда дежурный ввел код и дверь открылась, мы услышали, что она еще и пела, она танцевала партию белого лебедя из «Лебединого озера», но пела не «ла-ла-ла», а «Сибил».
— Сибил-л-л-л, си-билси-билси… бил-л-л-л — си-бил, сибилсибил, сибилсибил! — пела старуха, прыгая вокруг нас, пока мы шли к стойке приемной.
Я посмотрел на дежурного.
— Ее так зовут, — объяснил он.
— Она была балериной?
— Нет, — ответил он с видом человека, который привык к таким простым предположениям.
До смешного высокий чернокожий мужчина в полосатой пижаме — похоже, слепой — вышел из двери, которая была прямо перед нами, руки он вытягивал перед собой; мне показалось, что он сейчас скажет: «Исцели меня, Иисус! Исцели меня!» — но вместо этого он уперся в стену напротив. Проходя мимо, я не спускал с психа глаз, думая, что он отойдет от стены, но он распластался по ней, как огромный паук, он будто отказывался признавать, что она вообще существовала; а еще там была комната отдыха, характерная для подобных учреждений, чем-то похожая на комнату отдыха в «Лив Дашем», только вот отдыхом там и не пахло. Пять-шесть человек — кто в обычных халатах, кто в белых больничных, а один оригинал в костюме и при галстуке, — не говоря ни слова, сидели полукругом у телевизора и смотрели двенадцатичасовые новости, причем громкость раз в пять превышала нормальную: телевизор будто понимал, с каким трудом его сообщения доходят до зрителей. Все это было похоже на собрание Клуба анонимных кататоников. Мы остановились в конце коридора, перед чем-то напоминающим приемную, с зеркальным стеклом, в которое наш дежурный постучал и ушел.
— Иду, — донесся голос откуда-то издалека.
Я бросил взгляд на побелевшего Ника.
