— Дорогая виконтесса, — говорил он Розе, — нельзя ли потушить эту люстру, тот светильник и еще вон тот, чтобы создать полумрак?
— Ах, генерал! — содрогалась маркиза. — Тогда вы напугаете нас еще сильнее!
— Потому что вы обожаете пугаться, мадам. Я ведь не ошибся? Немного темноты — это необходимо, если вы хотите, чтобы я вызывал мертвых. Они возвращаются по ночам, свет их страшит.
Господа усмехались, дамы трепетали, но те и другие создавали вокруг Буонапарте, сидящего верхом на позолоченном стуле, внимательный кружок.
— На Корсике, где я был рожден, многие с детства одарены двойной жизнью…
— Как вы, генерал?
— Однажды вечером у Терезии он мне предсказал, что я стану принцессой, — вставила Роза де Богарне.
— Никакой жребий не может быть слишком хорош для вас, мой бесценный друг, — загробным голосом изрек Буонапарте, — но мой остров жесток, он вашему не чета. На Корсике духи обитают в горных реках, невидимые призраки входят в дома и пьют кровь новорожденных младенцев, а есть и такие, что могут проломить череп путнику, если тот ступит на иную тропу. Дети, умершие до крещения, являются живым в образе маленьких собачек…
Где-то затявкала собака. Гости оледенели от ужаса, но виконтесса, которую позабавило совпадение рассказа с реальностью, успокоила их:
— Не пугайтесь, это всего лишь Фортюне.
Мопс Фортюне был ужасающе злобен — круглый, как сарделька, на коротких лапах, рыжий с черной мордочкой, ревнивый и вороватый, он угрожающе скалил свои мерзкие клыки всякий раз, когда находил, что хозяйка проявляет к нему недостаточно внимания.
— Он всех кусает, — сказала она в оправдание своему любимцу, — но это не со зла. И он не привидение.
По единодушной просьбе гостей маркиз де Сегюр принял на себя задачу вытолкать животное в садик, что он и проделал с немалым ущербом для своих сапог, в которые мопс вцепился зубами. Теперь пес лаял за стеклянной дверью веранды, но кружок слушателей был восстановлен.
— Дальше, генерал!
— Продолжайте свою кошмарную историю, — сказала виконтесса. — Вы говорили, что мертвецы являются ночью…
Буонапарте состроил таинственную мину, понизил голос:
— Помню, один селянин всю ночь проплутал по болоту. До своей деревни он добрался на раннем рассвете. Все еще спали. И тут он видит процессию, которая направляется к церкви. Всматривается в этих людей, идущих вереницей, но никого не узнает. Забеспокоившись, хочет подъехать поближе, но конь его фыркает, бьет копытом и отказывается сделать еще хоть шаг.
— Кто же были эти люди?
— Покойники, возвратившиеся в свое селение.
— Чтобы убить живых?
— Чтобы занять их место?
— На Корсике, — продолжал генерал, — знают, как защититься от них.
— И как же? Как? — отозвался хор дам.
— Нужно прислониться к стене, а в зубах зажать нож так, чтобы острие было направлено на призрак. И речи быть не может о том, чтобы лишиться чувств или задремать, надо держаться, не закрывать глаз.
— А в противном случае?
— Тогда фантомы сунут вам в карман восковую свечу, она превратится в детскую ручку, а вы сами станете колдуном.
— Но вы же и сами немножко колдун, не так ли, генерал?
Буонапарте прикрыл глаза и, словно трагический актер, изрек:
— За два месяца до моего рождения над Кровавыми островами, близ длинного острого мыса на острове Парата, люди видели комету…
По знаку Розы слуга, которого одолжил ей Баррас, снова зажег светильники. Генерал поднялся с места, окруженный плотным кольцом восхищенных маркиз и графинь — они все были без ума от потусторонних материй, колдунов и замков с привидениями. Все пятнадцать ранее погашенных светильников лакей зажигал от свечи в большом медном подсвечнике, который он держал в руке, заслоняя два новых лица. Буонапарте тем не менее их тотчас узнал. То была Розали Делормель, а с ней рядом — суровая юная физиономия Сент-Обена. Ловко ускользнув от комплиментов, которым осыпали его слушатели, генерал приветствовал Розали, спросил, что нового у ее мужа-депутата, и, почти не слушая ответа, встал перед Сент-Обеном:
— Не следовало возвращать мне пистолеты, которые я тебе дал.
— Вы подарили мне только один.
— А второй?
— Я нашел его во дворе ресторана Венюа. Ваш провокатор обронил, когда мы его убивали.
— Превосходно. Он более не рискует проболтаться. Не все мертвецы возвращаются, чтобы отравлять жизнь живым.
— Итак, вы признаете?
— Что именно?
— Это было в тот вечер у Святого Роха.
— Ах, Святой Рох! Любимый приход писателей и артистов…
— Пушечная церковь. Вы там были собственной персоной.
— Факт неоспоримый.
— Это вы развязали мятеж, по вашему приказу дан первый выстрел.
— О, что до меня, я придерживаюсь официальной версии. Какой-то мюскаден пальнул в моих солдат, они ответили.
— Неправда. И вы об этом знаете.
— Ты ведь устранил единственного свидетеля. Я тут ничем помочь не могу.
— Вы тоже убили моего лучшего друга.
— Что такое смерть в нашу эпоху? Мы, едва родившись, живем с ней рядом.
— Знаю.
— В полку ты научишься выдержке.
— Я отказываюсь туда идти!
— Посмотрим.
— Вы избавили от армии актера Эльвью.
— Потому что он вхож в салон мадам де Богарне.
— Я тоже.
Роза тем временем заиграла на арфе, пользуясь дружеской снисходительностью аудитории. Лучше бы она предпочла свою родную гитару и антильские народные песни-плачи. Буонапарте смотрел на нее. У нее была кожа медного оттенка, карибская ласкающая мягкость.
Между тем как Буонапарте старался казаться интересным, увиваясь возле вдовы Богарне, которую считал знатной и богатой, Конвент умирал естественной смертью. Последнее заседание дало возможность сбыть с рук второстепенные декреты, и депутаты разошлись в приятном расположении духа, говоря друг другу скорее «до свиданья», чем «прощай», ведь почти все они должны были встретиться снова на скамьях двух Советов, предусмотренных новой Конституцией — Совета старейшин и Совета пятисот, для избрания которых в исполнительной Директории спешно готовили список кандидатов. Насчет того, кто станет правителем Франции, поговаривали то о Камбасересе, то о Сьейесе но эти имена одно за другим, мелькнув, исчезали. Камбасерес вернулся к своим размышлениям над Гражданским кодексом, Сьейес, уже нацарапав Конституцию, готовил себе более беспроигрышный удел: принять руководство изголодавшейся и бунтарски настроенной страной и выползти таким манером на самую авансцену истории ему не улыбалось. Закулисные игры, манипуляции и интриги, не сопряженные с чрезмерным риском, подходили ему в тысячу раз больше, так что он осмотрительно устранился — отбыл на несколько месяцев в Берлин, в посольство. Этого хитреца заменил Лазар Карно. Выбора не оставалось, и Совет пятисот, едва сформировавшись, принялся сетовать на это. Все прочие кандидаты, кроме Барраса, были никому не известны: какой-то начальник арсенала в Мелоне, бывший мировой судья из Конша, нувориш из Кальвадоса… Баррас и его друзья-цареубийцы, все время будучи настороже, уже крепко держали за руки народных избранников, словно готовясь к новым взрывам возмущения.
