Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
«А русские в нашем роду были?»
Гастон и Марион Мийе — прекрасные чистокровные французы из Саиса, скучного городка неподалеку от Пиренеев, где двухэтажные домики подпирают друг друга глухими стенами, где машины редко разгоняются до пятидесяти километров в час и где слыхом не слыхивали о засилье эмигрантов. По вечерам Гастон читает «Франс суар», по воскресеньям засыпает полуденным сном под трансляцию мессы по второму каналу, пока Марион гремит сковородами на кухне. Иными словами, они ничем не заслужили того, чтобы однажды их старшая дочь объявила о помолвке с темнокожим уроженцем Таити. От шока у Марион начался тик на левом глазу, а у Гастона на несколько дней отказала правая рука. На свадьбе, где переливчатый французский шансон был щедро разбавлен завываниями под аккомпанемент тамтамов, они сидели со скорбными лицами.
Самое неприятное случилось через пару лет, когда средняя дочь заявила, что тоже собирается замуж за таитянца, только с другой части острова — китайской. Левый глаз Марион тогда перестал видеть вблизи, а у Гастона случился микроинфаркт. С горя была даже прощена и вновь приближена к дому старшая дочь, которая уже ходила беременной.
Все надежды четы Мийе сосредоточились на младшем сыне Жане. И он не подвел. Ну то есть почти не подвел: его невеста была родом из Эльзаса, который Франции то принадлежит, то нет. И еще она очень медленно говорила, как свойственно жителям этой сомнительной области, ведь французский для них не совсем родной. Но на фоне ее свояков Беатрис была для четы Мийе настоящей отрадой. Она хотя бы была европеоидной расы.
Гастон и Марион Мийе отстенали свое насчет разжижения французской крови. Они коротали пенсию, разглядывая фотографии разноцветных внуков, и думали, что на их век потрясения уже закончились. Пока однажды их белый внук Гийом не позвонил им с «радостной» новостью: он женится на русской.
Страшно представить, что отнялось у бабушки и лопнуло у дедушки при этом известии, а родственники мне не говорят.
Русские — это пострашнее таитянцев. Хотя у них, как и у французов, светлая кожа, круглые глаза и выступающий нос, внутри они совершенно другие. Их европейский вид сбивает с толку, усыпляет бдительность. А между тем никогда не знаешь, чего от них ждать — танцев вприсядку или ядерной войны.
Так, возможно, думали несчастные Гастон и Марион Мийе, когда арендованная нами машина заруливала в их маленький дворик. А возможно, они думали совсем о другом: о том, что курица не пропеклась, или о том, что по телевизору как раз начинается футбольный матч. И еще о том, что в их доме давно не было маленьких детей.
* * *
— Приготовься: основа бабушкиной кухни — сливочное масло, — шепнул Гийом, когда мы, распаковав чемоданы, спускались к ужину. Он не преувеличивал: сначала в тарелку лилось масло, а потом в образовавшуюся лужицу падали стручки горошка или кружки моркови. Здесь, в Саисе, время замерло на стадии развития гастрономического маркетинга, предшествующей появлению волшебного концепта «био».
«Био» — это аналог слова «спа» в мире продуктов питания. Как и «спа», эти три буквы в три раза увеличивают стоимость товара без видимых причин. Нежное европейское общество так запугано нитратами, пестицидами и ГМО, что убедить его в необходимости переплачивать за «био» продовольственному лобби не составило труда. Воткните в яблоко зубочистку с написанным от руки словом «био», взвинтите цену — и за пятнадцать минут лоток расхватают.
Как и «спа», маркировка «био» начинает распространяться на смежные области — туалетную бумагу, бумажные платочки, одноразовую посуду, средства для уборки дома. Отдавать предпочтение «био» модно — это социальный акт, отличающий достойного члена общества от безответственного, незрелого выходца из стран третьего мира.
«Это био!» — представляет тетя Бриджит гору запеченной картошки. И понятно, что мои робкие потуги доказать, что я не ем картошку, должны вдребезги разбиться об это слово.
«Это же био!» — всплескивает руками будущая свекровь Беатрис, когда я тихонько перекладываю несладкий тыквенный торт в тарелку Гийома.
«Это стопроцентный био», — заговорщески сверкая глазами, говорит кузина Стефани, если я отказываюсь есть слишком натурально запеченного поросенка. — Когда я его выбирала, он еще радостно хрюкал».
Пришлось потратить немало сил, чтобы убедить родственников Гийома, что на меня, дитя варварского народа, не знакомого с экономией воды и раздельным сбором мусора, заклинание «био!» не действует. Они все равно иногда вставляют его в речь и выжидательно смотрят на меня, проверяя, не стала ли я подверженной биогипнозу за годы, проведенные в их стране.
Зато Гийом — легкая мишень для зомбирования. После визитов к родственникам он неделю не может прийти в себя и ищет слово «био» на всех упаковках. В такие дни я стараюсь не отправлять его в магазин, иначе это влетает в копеечку. Однажды после поездки к бабушке в Эльзас он принес из магазина куриное филе одной дорогой марки. Было чему удивиться: обычно Гийом покупает продукты под собственной маркой супермаркета, ведь они почти вдвое дешевле. Мне в свое время долгим молчаливым сопротивлением пришлось отстаивать любовь к йогуртам «Активия» («Ну и что, что йогурты «Монопри» отдают мылом? Они же стоят на шестьдесят центов меньше!»). И вдруг нате — марочная курица! В ответ на мой удивленный взгляд он изрек: «Тут я хотя бы уверен, что она росла на приволье».
Надо ли говорить, что, когда я приношу с рынка овощи, Гийом уточняет, проверила ли я сертификат происхождения и точно ли они не из Испании (потому что еще до печального инцидента с соей испанская продукция была известна во Франции как сильнонитратная). Чай он выбирает непременно со значком commerce équitable, подтверждающим, что на производстве не использовался труд несовершеннолетних, рабочие жили в домах с душем и питались трижды в день. И поскольку с возрастом гены побеждают юношеское легкомыслие, он все чаще подумывает ввязаться в чисто парижскую авантюру под названием panier biologique — «биологическая корзина», которую я про себя называю «кот в мешке». Суть ее в том, что истосковавшиеся по природе жители столицы платят шестьсот евро в год, чтобы раз в неделю забирать в биоларьке большой бумажный пакет, полный овощей и фруктов с фермерских полей. Заказать конкретные виды плодов нельзя — в корзину кладут то, что выросло в сезон. Поэтому, как правило, коренной парижанин не представляет, что делать с тремя четвертями ее содержимого. Даже парижанин новообращенный, который провел детство среди виноградных лоз и початков маиса и отравился столичным воздухом только в студенческие годы, звонит бабушке и сбивчиво описывает ей «странную штуку бурмалинового цвета», чтобы понять, рецепты с каким ключевым словом искать в Интернете. Помню, как подруга Гийома Оливия, нависая над выложенными из бумажного пакета овощами, испуганно шептала:
— Не знаю, что это такое, но почти наверняка капуста.
— По-моему, ничего общего с капустой, — заметил Гийом, оглядев букет синеватых черенков.
— О-о, ты не знаешь, как она изворотлива, эта капуста! — воскликнула Оливия.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
