Я думал, что это прошло между нами, что между нами бъшо, мужчина и женщина, больше уже нет. Конечно, эти сны о ней, они мне снились. Из меня это ушло. Теперь я слышал, как она повторяет другим свою шутку, какой процесс мыслительный процесс, и думал, как она мне безразлична. Она сказала ему, Ты полагаешь, что избавился от вины, точно установив ее сущность.
Подставной сказал, Да, это так, а что, вы меня теперь знаете.
Мы тебя знаем.
На мне вины нет.
На тебе есть вина, при этой работе, которую мы делаем, на ком же ее нет.
На мне вины нет, работа необходима. Это процесс очищения. Всегда есть движение, если присутствуют люди, уже всегда, всегда в движении, и это определяет для нас. На мне вины нет. Никакой.
Это известно всем? сказал я.
Подставной взглянул на меня, удивленный, встревоженность в нем. Другие стали смотреть на меня с более полным вниманием.
Я сказал, Объясни мне, откуда это известно коллегам.
Пожилой коллега у дверей, куривший сигарету, поднял руку и воскликнул, Откуда нам это известно?
Подставной сказал нашей коллеге, Разве всем можно вмешиваться?
Это не допрос, сказала наша коллега, кивая старшему.
Подставной сказал, Я должен ему ответить?
А почему ему не ответить?
Подставной посмотрел на меня.
Я сказал, Почему ты смотришь на меня?
Подставной сказал, На кого же другого, как не на тебя. Не на всякого же. Ты ведь говорил, как коллеги станут судить о нашей работе, и что она необходима, сама работа необходима, процесс очищения. Но как им это становится известно, по твоим словам, как они это делают? Я стараюсь делать, как ты, я ты. Я тоже стараюсь.
Я не использовал слова «судить», это не то слово, я его не использовал.
Подставной изумился. Теперь я увидел в его глазах, что-то такое. Лукавство, возможно, а кто бы тут не лукавил. Конечно, взглянул на нашу коллегу, потом на меня, не так встревоженно. Она сказала ему, Наши люди обладают опытом. И потому могут судить или нет, как ты говоришь. Но в чем тут дело, это слово «судить», почему ты так забеспокоился?
Я не забеспокоился. Подставной, глядя на меня, пожал плечами
Ты опасаешься судить и тем самым судишь – осуждая тех, кто судит.
Нет, сказал подставной, однако теперь он нахмурился, и после нескольких мгновений уставился на меня, начиная понимать ситуацию.
А наша коллега сказала, Если так, что ты не станешь судить, тогда это попытка сгрузить с себя наше бремя, перевалить его на других. А у них и свое бремя есть, это будет добавочным.
Да, сказал подставной. Он улыбнулся ей. Это в твоем духе, использовать даже сексуальность, ты женщина, тебе не сложно использовать ее против нас. Ты демонстрируешь свою силу, личную силу, но сила, которой ты обладаешь, это власть, власть над такими, как я, я он. Ты ее применяешь. Ты говоришь, мы слушаем.
Это уж было глупо. Я сказал нашей коллеге, Ты пытаешься меня спровоцировать. Этот человек глуп, если он подставной, что он должен сделать в отношении меня, использовать его таким манером, значит объяснить, как мы разделяем факторы? Конечно, он мужчина, да, тоже
Но он отец.
Он отец, я отец. Да, я отец.
У твоего ребенка есть мать. Как же я могу спровоцировать тебя сексуально? Что ты такое говоришь. Я могу воспользоваться властью над тобой? Он говорит, что могу.
Да, прибегнув к силе, сказал я, но она всего лишь репрезентативна, я это знаю, сила может быть репрезентативной, я не забывчив. Как я могу быть забывчивым, это невозможно.
Там была еще одна женщина, и она говорит, У него дочери.
У него одна дочь, сказал подставной, а у меня две. И сыновья, тоже двое.
Наша коллега подняла в его сторону руку. Зачем ты встреваешь? Тут уже не твое дело, больше нет, оно тебя не касается. Это новая ситуация, и ты хорошо это понимаешь.
Подставной перевел взгляд с нашей коллеги на меня.
Тебя подставили, сказал я.
Ты в этом участия не принимаешь, сказала наша коллега.
Я не принимаю участия?
Нет.
Когда меня подставляют?
Если тебя и подставляют, то не ты, ты просто подставной.
Козел отпущения?
Наша коллега отвернулась от него и сказала мне, Это порицание, не исключение. Ты разговариваешь так, словно владеешь какой-то тайной, а это само по себе позиция, как мы уже установили. Определенно позиция, и позиция, которой мы оправдать не можем, не можем, мы и все коллеги, да, с которыми ты знаком, которые тебе доверяли, как доверяла я, все, которые сопутствовали тебе во всех наиболее рискованных случаях, трудных, опасных, где решения должны приниматься быстро, и они никогда не рассуждали, что тебе нельзя доверять, и все-таки, мы не можем оправдать такую позицию.
И потому доверие на меня больше возлагаться не будет?
Это серьезный вопрос, отнесись к нему серьезно, если он затрагивает доверие, ничего серьезнее быть не может
Я чувствую себя оскорбленным.
Да.
Если дело в чем-то другом, в чем.
Ни в чем другом.
Я посмотрел на других. И сказал, Такие вопросы обсуждаются во время ночных совещаний, теоретически.
Наша коллега улыбнулась. Теоретически.
Да.
Однако приводились аргументы, и я их приводила, тебе тоже, что никакой тайны нет, да тайны и быть не может, разве только придуманная. Я аргументировала, что такие, как мы, все мы, я ты, все другие коллеги, никогда не должны занимать такую позицию. Я приводила их последовательно.
Как и я приводил аргументы.
Да.
Да? Может меня обвиняют в противоположном, нет, не так, может признали виновным по такому пункту, который я выдвигал против других, считал других такими виновными. Другие мои коллеги должны признать это и согласиться.
Пожилой человек, который стоял на задах, у двери, окликнул меня, Ты ожесточен.
Я ожесточен. Это чем же я ожесточен. С нами случалось всякое и со мной случалось, давайте уж я и за это отвечу, видите, у нас нет ни вина, ни сигарет.
У меня сигареты есть, сказал пожилой.
Пусть говорит, сказала наша коллега.
Я не Бог, сказал я. Если я нахожусь в этом месте и случается такая вещь, не вините меня за нее, это бесцельно, не я произвел ее на свет. Пыль у меня в еде, так может обвинить меня в том, что дождь не идет, и если эти индивидуальные люди здесь, как и я, так они здесь не от меня, я их не приглашал. Я не понимаю, зачем все это может быть необходимо
Ты тут командуешь, сказала наша коллега.
