Она обернулась.
— Не все?
Внезапно у меня голова пошла кругом.
— Твой дедушка покончил с собой.
— Что?
— Мой отец — твой дедушка — совершил самоубийство.
— Ты улыбаешься, — ужаснулась Сара. — Ты знаешь, что выглядишь как конченый псих?
— Просто я рада, что наконец рассказала тебе правду.
И пошла к ней. Заколка в форме бабочки расстегнулась в ее волосах.
— Твой отец в курсе, но мы решили не говорить тебе и Эмили.
Я потянулась поправить заколку. Дочь отскочила.
— Солнышко?
Я опустила руку.
Она нащупала заколку и выдернула ее вместе с клоком волос.
— Не надо, — попросила я.
— Как?
— Он застрелился.
— И ты винила в этом ее?
— Поначалу.
— А потом?
— Она была моей матерью, Сара. Она была больна. Ты же знаешь.
— Я ничего не знаю, — отрезала она. — Ты сказала что-то насчет полиции.
— Дело в том, — пояснила я, — что миссис Касл нашла ее, и она была, ну…
— Что?
— Я помыла ее.
Лицо Сары сморщилось, она закусила губу, как будто ее тошнило.
— До того или после?
— После.
— О боже, — простонала она и пошла прочь от меня, на этот раз через ухабистую дорогу к лесной опушке на той стороне.
— Клещи, — предупредила я.
Она поспешно вернулась.
— Ты убила бабушку, и тебе не наплевать на болезнь Лайма?
— Она обгадилась. Я знала, что она не захочет, чтобы ее такой видели.
Дочь уставилась на меня. Через мгновение до меня дошло.
— Не после, — пояснила я. — Она обгадилась днем. Я пыталась придумать, как почистить ее, прежде чем звонить в хоспис. Потому-то у меня и были полотенца.
— Я хочу видеть папу.
— Я хотела сама тебе сказать. Я думала, это важно.
— Ты мне сказала. — Она бросила пивную банку, раздавила ее ногой и засунула в карман дубленки. — Ну что, едем отсюда?
Она повернулась слишком резко и упала на землю. Я подумала о своей матери. Вспомнила, как малыш Лео летел через спинку кресла.
— Солнышко. — Я склонилась над ней.
— Хренова лодыжка.
— Она сломана?
— Нет, — ответила дочь. — Если, конечно, ты не в настроении продолжить.
— Сара?
— Шучу, — вяло сказала она. — Дошло? Ха-ха.
— Можешь опереться на меня, чтобы дойти до машины.
— Что-то мне не хочется сейчас к тебе прикасаться.
Все же я помогла ей встать, но через три или четыре прыжка поняла, что нам надо сесть.
— Можешь дойти до того бревна? Нам надо сперва немного отдохнуть.
Скоро стемнеет, и звери, которые весь день спали в лесах за нами, пробудятся. Я всегда любила осень. Укорачивая дни, она милосерднее, чем весна или лето.
Мы сели на длинное поваленное дерево, которое когда-то преграждало дорогу, а теперь было сдвинуто в сторону. Часть меня хотела идти дальше, посмотреть, кто или что обитает на другом конце Форше-лейн.
Мы молчали. Сара достала припасенное пиво и вскрыла банку. Она прихлебывала, а я смотрела на землю между своими ступнями.
— Эмили еще не знает. Твой отец сказал ей, что бабушка умерла, но не сказал как. Потом я поехала в дом Натали, не застала ее. Она с кем-то встречается, довольно серьезно. Хеймиш думает, они поженятся. Он был дома. Мне был кто-то нужен, Сара, и я занялась с ним любовью. Я не горжусь ни одним из своих поступков.
Я слышала, как она дышит рядом. Воображала, какой станет моя жизнь, если она решит никогда больше со мной не говорить. Думала о боли, через которую заставила однажды пройти свою мать.
— Но я и не стыжусь. Я не знаю, как объяснить. Я знала, что она скоро умрет, и, когда я поняла это, мне показалось, что я поступаю вполне естественно. Ее веки открылись, но это была не она; это был ее земноводный мозг — чистый инстинкт выживания. Я знаю, что поступила неправильно, но не жалею.
— Копы в курсе?
— По-моему, да.
— Я останусь, если хочешь, — сказала Сара.
— Что?
Я взглянула на нее. Она тоже сверлила взглядом землю.
— Дела в Нью-Йорке идут не шибко хорошо.
— Но ты поёшь, — возразила я.
— Я на мели. Могу помочь и побыть с тобой. Из-за копов и всего остального.
Через день или два я выскользну из дома, суну вещмешок в машину и выеду задом с подъездной дорожки со словами, что скоро вернусь.
Я ясно увидела, как бреду по улицам какого-то иностранного города. Бедняцкие дети в лохмотьях просят у меня денег, протягивая старые полиэтиленовые пакеты. Под моей пышной одеждой — еще пакеты, шлепают по изможденному телу, пакеты всех сортов: содержащие жидкости, питающие и принимающие, система ввода-вывода пота, дерьма и мочи, солей и крови и запрещенных лекарств — перемолотых костей животных, фруктовых косточек, пестиком перетертых с жидкостями в чьей-то ступке, и бульонов, которые я буду пить, но так никогда и не утолю жажду.
— Думаю, пока рано что-то решать, — сказала я. — Посмотрим, как пойдут дела в ближайшие пару дней.
Я поднялась и предложила ей руку. Она оперлась и, шатаясь, встала на ноги.
— Лучше? — спросила я.
— Сойдет.
Мы медленно шли по подъему к машине, и мне казалось, что нам в спину кто-то смотрит. Словно миссис Левертон и тысяча призраков стоят в лесах, идут за нами следом, желая взглянуть на женщину, которая убила свою мать так буднично, будто выключила свет в пустой комнате.
— Я толком не знала дедушку, — призналась Сара, когда впереди показалась машина.
— Терпеть не могу, когда говорят «невозможно смириться», но мне было трудно. Трудно до сих пор.
— А бабушка?
— Она потеряла связь с миром. И я заменила ее.
— Нет, в смысле, ты любила ее?
Мы на мгновение остановились, прежде чем перейти дорогу.
— Это тоже трудно, — вздохнула я.
— Если бы тебе пришлось отвечать, — уточнила Сара. — Если бы тебя спросили в суде.
«Не знаю», — пронеслось в голове.
— Я бы ответила «да», — сказала я вслух.
Открыв пассажирскую дверь, мы услышали журчание музыки.
— Это меня, — сказала дочь, доставая телефон из кармана дубленки.
