В Кению мы переехали, когда мне исполнилось восемь.
Джордж спал на веранде. Климат в Кении здоровый, завидный климат, не то что в Нигерии. Джордж любил оставаться наедине со звездами. Конечно, он часто не спал ночью, но не хотел беспокоить родителей. Я иногда вылезала на веранду из своего окошка и заставала его сидящим на балюстраде. Дом наш стоял на возвышенности, на окраине Найроби. Прекрасный дом, прекрасный вид. Мы сидели, смотрели в небо, оглядывали освещенный луной пейзаж. Чаще всего молчали. Однажды мимо шел африканец. Увидев нас, он задержался.
— Хо-хо, молодые люди, смотрю, не спится вам, — сказал он, засмеялся и зашагал своей дорогой.
Джорджу этот эпизод понравился.
Я вскоре начала клевать носом.
— Хо-хо, молодая леди, засыпаете, — пробормотал Джордж, поднял меня на руки и понес к окну, делая вид, что надрывается от тяжести.
На самом деле мы оба надрывались от усилий сдержать смех. Мне нравилось сидеть с ним ночью на веранде.
Мне запомнилось, что Джордж сказал однажды. Накануне родители принимали гостей. Важная публика всех цветов кожи: черные, белые, коричневые. На меня это не произвело никакого впечатления, потому что я с раннего возраста привыкла к тому, что все люди разные. Иногда мы оказывались единственной белой семьей в округе.
Они что-то праздновали, а мы, дети, помогали с напитками и едой. Родители всегда привлекали нас в таких случаях. Бенджамину это очень не нравилось. Он все время ворчал, что на то у нас слуги есть.
Во время той вечеринки Джордж угадывал мои мысли и улыбался. Его улыбка означала, что он со мной согласен. А думала я, что все эти взрослые, кроме наших родителей, дураки и задаваки.
Этой ночью на веранде Джордж вдруг сказал:
— Тридцать человек было.
По его тону я поняла, что он имел в виду. Как обычно, я думала, что в точности понимаю его, отличаясь в этом от Бена. Но тут он сказал нечто, чего я не ожидала. Я эту ночь запомнила, потому что много плакала. По двум причинам. Первое — потому что я не всегда его понимаю, а лишь чаще, чем Бенджамин. Второе — что Джорджу так одиноко.
Джордж сказал:
— Чашечки, бокальчики, стопочки, стаканчики, и прошу вас, и пожалуйста, и будьте так добры…
Я улыбалась, видя то же, что видел он.
Но тут брат продолжил:
— Тридцать лопающихся мочевых пузырей, тридцать жоп с дерьмом, тридцать носов с соплями, тысячи потовых и сальных протоков выделяют липкую слизь…
Он произнес это резко, зло, и я расстроилась, так как решила, что он сердится на меня.
Джордж продолжил расписывать комнату, полную мочи, дерьма, соплей, пота, сала, раков, инфарктов, бронхитов, пневмоний. Добавил триста пинт крови, сдобрил их формулами вежливости, перешел на личности:
— Да-да, миссис Амальди, благодарю, мистер Волбек, прекра-а-асно, миссис Шербан… Ах, как я рада, дорогой министр Моботе, а я все же важнее, чем ваше толстомордие…
Я видела, что брат злится, что он расстраивается, что он чем-то обеспокоен. Джордж кусал губы, заламывал руки. Наконец заплакал.
— Какой ужас… Ужасный мир… Ужасный…
Я совсем пала духом и, улегшись в постель, заплакала в подушку.
На следующий день Джордж проявлял ко мне повышенное внимание, играл, но мне это не очень понравилось, потому что он обходился со мной, как с маленьким ребенком.
Я еще не описала, как мы выглядим. А выглядим мы по — разному. Друг на друга совсем не похожи. Родители говорят, так гены смешиваются.
Прежде всего, Джордж. Он худой и длинный. Глаза темные, волосы черные, прямые. Кожа белая, но не такая, как в Европе, скорее слоновой кости. В Египте и здесь, в Марокко, много народу с такой кожей. У Джорджа сказываются индийские предки.
Теперь Бенджамин. На Симона смахивает. Тяжеловат. Вырастет — разжиреет и все такое. Волосы каштановые, глаза серо-голубые. Кудрявый, как девчонка. Загар на лету хватает, красновато-коричневый.
А я больше похожа на Джорджа. К сожалению, не такая стройная, но волосы темные. Глаза карие, как у матери. Кожа оливковая, даже без загара. В Англии никто не обращает на меня внимания, потому что во мне нет ничего необычного. Думают, я испанка или португалка. И здесь на меня никто не глазеет, потому что не видят во мне ничего особенного. Все пялят глаза на Бенджамина.
Все для нас изменилось после того, как Джордж провел год на ферме в Уэльсе. Ольга и Симон все время тормошили меня, чтобы я не чахла по Джорджу, занимали меня французским, испанским и гитарой. Я не чахла, но мне было одиноко. И когда Джордж вернулся, я так и осталась одинокой. В Уэльс он отправился в тринадцать, а вернулся уже четырнадцатилетним. Он вырос. Я этого тогда не понимала, сообразила уже потом.
И Бенджамин тоже хандрил, в школе валял дурака, учился плохо. Вернувшись, Джордж восстановил отношения с Бенджамином, у него получилось. Но я-то видела, что Джордж вырос, а Бен этого не замечал. Он всегда из кожи лез, чтобы Джордж его похвалил, выделил. Родители всего не видели. Не потому, что не обращали внимания. Конечно, дел-то у них всегда было по горло, но и нами они занимались много, нашим воспитанием и все такое. Но сестра видит больше, чем родители. От этого никуда не денешься. Мелочи от них ускользали.
Теперь я понимаю, что родители отправили Джорджа на год в Уэльс не только для того, чтобы изучать времена года, но и с целью оторвать Бенджамина от Джорджа. Но мне кажется, что от этого лучше не стало. Бенджамин завидовал Джорджу, которому дали что-то такое, что не дали ему. Хотя он и отказался ехать, сам не хотел и Джорджа демонстративно презирал как батрака на ферме. Бенджамин у нас сноб. Любит задаваться.
Теперь я вижу, что раньше много не замечала, не понимала. Всю жизнь, что ли, будет это теперь до меня доходить? А раньше казалось, что и замечать-то нечего, все, как на ладони.
Вернувшись, Джордж все спрашивал меня: что здесь произошло? Расскажи, что здесь без меня происходило. Я рассказала ему о своих занятиях испанским и французским, сыграла на гитаре.
Брат с трудом сдерживал раздражение. Нет, сказал он, я имею в виду не только тебя. Тогда я рассказала ему о Бенджамине, хотя о Бенджамине-то Джордж и сам все знал, они ведь все время вместе. Брат молча глядел в сторону, и я поняла, что опять он услышал не то, что хотел. Я рассказала о матери, которая как раз работала над организацией новой большой больницы, а отец ей в этом активно помогал. Это уже ближе, однако все равно его не удовлетворило. Джордж сказал, что наша семья еще не весь свет, есть вещи и поважнее. Я смутилась, запаниковала. Со мной всегда так, когда Джордж мной недоволен. Я принялась бормотать о том, что слышала от отца с матерью, но он уже утратил ко мне интерес. Брат, конечно, не грубил мне, обращался ласково, но думал уже о другом. Он сошелся с группой парней из колледжа, они много шумели, и он тоже; даже не верилось, что это брат мой Джордж. Но толковали они о том, что меня не интересовало.
