— Мой бедный Ангел! Это ведь все равно, что ходить с надписью «пни меня!» на спине.
— Правильно. Слушая Джанет, я думала о том, как мы с ней похожи. Мы такие уютные, терпеливые к разным уродам, а на сердце пустота. Обе выросли в хороших семьях, наели крутые задницы, пытаемся проявлять остроумие и вести светскую жизнь. Представляешь, она держит у изголовья снотворное и иногда теряет счет, сколько таблеток проглотила за ночь!
— Хотя бы в этом ты на нее не похожа.
— Но могла бы быть похожей. То, как она это описывает, звучит очень знакомо. Я люблю сон, эту сладостную пустоту. Не возражала бы вообще не просыпаться.
— Анджела! Это грех.
— Главная разница между Джанет и мной в том, что я все это подавляю, а она пытается выразить. Согласен?
— Меня не спрашивай.
— Я уверена, что у тебя был с ней роман, и ты отлично знаешь, что я имею в виду.
— Скандалистка! Я никогда не спал с Джанет.
— А мне бы этого отчасти хотелось. Это какой-то лесбийский зов. Я вся размякаю, когда лежу рядом с ней на пляже. Меня притягивает Сапфо. Мне бы хотелось учиться в школе для девочек, носить хитон, играть в хоккей на траве и слушать вместе со всеми стихи после теплой ванны.
— Раз ты все так хорошо проанализировала, значит, тебе ни к чему психоаналитик.
— Это не анализ, а просто догадки. Специалист, возможно, сказал бы, что все обстоит наоборот. Например, я не переношу прикосновения других женщин. У Кэрол Константин и у Би ужасная манера всех похлопывать. Специалист сказал бы, наверное, что для теперешней Америки я слишком гетеросексуальна. Почему, например, на мне никто не хотел жениться, пока не появился ты? Потому что я всех отпугивала.
— А может, всех распугал твой папаша?
— Хочешь узнать еще кое-что неприятное? Сможешь это переварить?
— Постараюсь.
— Я мастурбирую.
— Милая! Когда?
— Летом чаще, зимой реже. Иногда я просыпаюсь на рассвете, между четырьмя и пятью, когда только начинают петь птицы или когда по дороге проедет первый грузовик, меня возбуждает прикосновение простыней, ну и…
— Это нормально. Ты при этом кого-то себе представляешь, мужчину с лицом и именем?
— Не очень отчетливо. Это больше ощущение. Ты — единственный мужчина, который у меня был, так что мне некого представить, кроме тебя. Вот и скажи, почему бы мне просто не разбудить тебя?
— От тактичности и робости.
— Что за хреновина, Пайт?
— Ты должна прекратить болтовню с Фредди Торном на вечеринках. У тебя портится лексикон.
— Я вся порченная. Не пойму, как играть на этой сексуальной площадке.
— Ты о чем?
— О Тарбоксе. Либо увези меня отсюда, либо найди мне врача.
— Глупости! Обычный городок, как любой другой в стране. Ты хочешь сказать, что слишком хороша для окружающего мира. Что все вокруг не годятся тебе в подметки!
— Не повышай голос. Терпеть не могу, когда ты переходишь на крик.
— Конечно, иначе и быть не может. Ты ненавидишь меня, вместе с голосом.
— Я тебя не ненавижу.
— Не можешь не ненавидеть. Я, например, уже с трудом тебя выношу.
— Вот ты себя и выдал.
— Я несерьезно. Ты великолепна. Но слишком уж погружена в себя. Ты понятия не имеешь, что происходит у меня в душе…
— Намекаешь, что у тебя роман, и хочешь, чтобы я угадала, с кем?
— Ничего такого я не говорил…
— С Фокси Уитмен.
— Что за выдумки? Она беременна, обожает своего ледяного муженька и, главное, создает мне слишком много профессиональных проблем.
— Конечно. Но почему меня посетила такая мысль? Знаю, это нервы, но, возвращаясь оттуда, ты всегда так нежен со мной и с детьми, что трудно не решить, что ты с ней спишь. Я в нее вглядываюсь и чувствую, что она хранит какую-то тайну. Уж как она со мной ласкова, как весела! Она знает меня как облупленную, хотя они живут тут только с марта.
— Ты ей симпатична. Вдруг она тоже лесбиянка?
— Я не настаиваю на Фокси. Это могла бы быть Джанет, Марсия, даже Джорджина — я безумно ревнива. И чем больше я ревную, тем труднее мне себя заставить заниматься с тобой любовью. Все это грустно. Нет, отвратительно! Вчера твой телефон был занят целых полчаса, и я уже в одиннадцать часов утра сделала себе коктейль, представив, что ты любезничаешь с женщиной…
Судя по выражению лица, она опять была близка к слезам, но взяла себя в руки и вместо плача издала смешок. Пайт опустил глаза и увидел ее босые ноги: розовые мизинцы не прикасались к линолеуму. Бедная, незрячая, преданная Анджела: по какому праву он разлучил ее со всемогущим отцом? За час до конца рабочего дня старик Гамильтон прохаживался бы по лужайке, обкуривая из трубки подстриженные под «стол» кусты, угощал бы виски работников.
— У меня нет таких денег, как у Эпплби. Я не могу себе этого позволить, — сказал он вслух.
— Может быть, мне тоже попробовать зарабатывать? — предложила она. Осенью я могла бы поехать в Бостон, подтвердить диплом и поступить преподавателем в частную школу. В первом классе Нэнси будет отсутствовать целый день. Надо ведь как-то занять время! Это не помешало бы мне дважды в неделю посещать психотерапевта. Я стала бы прекрасной женой, Пайт! Я бы все-все узнала!
Пайту были тягостны ее просьбы, ее попытки планировать наперед. Ей хотелось оставаться для него полезной, совершенствоваться, а на самом деле она была для него исчерпана, превратилась в затхлый лабиринт, который надо быстрее преодолеть, чтобы добраться до свежего воздуха, до Фокси. Спящая Фокси, озаряемая лунным светом… Стоило ему представить эту картину, как замирало сердце, намокал лоб, немели кончики пальцев и язык. Серебристая дорожка под звездами… И преграда на пути — Анджела.
— Нет! — вырвалось у него. Паника охватывала его все больше: время убегало на всех парах, дома, деревья, упущенные возможности — все пролетало мимо, превращалось в вытянутую, гудящую туманность. — Нет, милая! Ты не видишь, что ты со мной делаешь? Отпусти меня!
От его крика она побледнела, лишилась надежды, опустила глаза.
— Хорошо, ступай. Куда ты отправишься, позволь спросить?
Пайт уже открыл рот, чтобы ответить, но секрет врос в лед и отказывался оттаивать.
Анджела отвернулась, не зная, как еще поступить.
— Твои фокусы становятся все менее смешными.
— Папа, проснись! Ребеночек Джекки Кеннеди умер, потому что родился слишком маленьким!
Лицо Нэнси взошло на горизонте его сна, как луна. От изумления ее глаза были небесно ясны. Красные дорожки слез на щеках. На долю секунды ему приснилась куриная бойня. Недоношенный Кеннеди два дня балансировал между жизнью и смертью. Нэнси, должно быть, услышала новость по телевизору.
