Она кивнула.
– А вам восемь. Вашей матери. В свое время я очень неплохо знала вашу мать.
Я замер.
– В самом деле?
– Да. Продолжайте, продолжайте. Ужасно хочется пить.
Я долил ее бокал, и она сразу осушила его, словно ее и вправду мучила жажда.
– Вы знали мою мать, – спросил я, вновь наполняя ее бокал, – и вы знакомы с миссис Марджори Биншем?
– Сказать, что я знакома с миссис Биншем, было бы не совсем правильно. Я встречалась с ней только один раз, много лет назад. Я знаю, кто она. Она знает, кто я. Вы ведь заметили, верно?
– Да.
Я наблюдал за Пенелопой. У нее была гладкая, соблазнительная кожа бледно-персикового цвета. Мне хотелось дотронуться до ее щеки, погладить, поцеловать, как когда-то Аманду. Ради Бога, строго одернул я себя, остановись. Пора бы тебе, дураку, вылечиться.
– Никогда не была здесь раньше, – сказала миссис Фаулдз. – Мы видели в новостях, как были взорваны трибуны, так ведь, Пенелопа? У меня разгорелось любопытство. Потом в воскресных газетах тоже, конечно, появились статьи, там упоминалось и ваше имя и еще говорилось, что скачки будут продолжаться, как запланировано. Там писали, что вы акционер, пострадавший от взрыва. – Она посмотрела на мою палочку. – Все это было так ужасно. Но когда я позвонила сюда в контору, спросила, где вы, и мне сказали, вы будете здесь сегодня, я подумала, что неплохо было бы встретиться с вами, сыном Мадлен, после стольких лет. Я сказала Пен, что у меня есть несколько акций этого старого заведения, спросила ее, не хочет ли она пойти со мной, и вот мы здесь.
Я подумал, что о многом она умолчала, но все мое внимание занимала Пенелопа.
– Пен, дорогая, – ласково проговорила она, – тебе, должно быть, страшно скучно слушать наши с мистером Моррисом разговоры. Может быть, тебе сбегать посмотреть на лошадок?
– Еще очень рано, лошадей на парадном круге еще нет, – вмешался я.
– Быстренько, Пен, – похоже, мать и не заметила моей реплики. – Будь умничкой.
Пенелопа понимающе, почти заговорщицки, улыбнулась, выпила бокал до дна и весело упорхнула.
– Она такая милая, – сказала миссис Фаулдз. – Моя единственная. Мне было сорок два, когда я ее родила.
– М-да… вам повезло, – промычал я, ощущая себя полным идиотом.
Филиппа Фаулдз рассмеялась.
– Я вас не раздражаю? Пен говорит, что я всех сбиваю с толку. Она говорит, что совершенно незнакомым людям я выкладываю то, что не следует рассказывать никому. А мне, честно говоря, нравится немного шокировать. Столько развелось вокруг всяких моралистов. Но тайны, секреты – другое дело.
– Что за тайны?
– Они есть у каждого человека. Особенно у женщины, и признайтесь, вам хотелось бы узнать какую-нибудь мою тайну, – обольстительно улыбнулась Филиппа.
– Откуда у вас взялось семь акций? – усмехнулся я.
Она поставила бокал, внимательно и доброжелательно, но с промелькнувшей в глазах хитринкой посмотрела на меня.
– Да, вот это вопрос!
Ответила она не сразу. Подумала и уточнила:
– Недели две назад в газетах писали, что Стрэттоны перегрызлись из-за ипподрома.
– Да, я об этом тоже читал.
– Потому вы и здесь?
– В основном, думаю, да.
– Я, знаете, выросла здесь. Не здесь, на ипподроме, а в поместье.
Я удивился:
– Но Стрэттоны, за исключением Марджори, хором утверждают, что не знают вас.
– Нет, не знают. Много лет назад мой отец был парикмахером лорда Стрэттона.
Она улыбнулась, увидев мое удивление, которое я и старался спрятать.
– Полагаете, я не похожа на дочь парикмахера?
– Ну, как вам сказать, просто я не знаю других дочерей парикмахеров.
– Отец арендовал дом на земле поместья, – объяснила она, – и у него были салоны в Суиндоне, Оксфорде, Ньюбери, но он аккуратно являлся в Стрэттон-Хейз стричь лорда Стрэттона. Мы переехали, когда мне не было еще пятнадцати лет, и жили рядом с нашим салоном в Оксфорде, и все равно отец раз в месяц ездил в Стрэттон-Хейз.
– Рассказывайте, пожалуйста, дальше, – проговорил я. – Лорд Стрэттон дал вашему отцу эти акции?
Она допила шампанское. Я не позволил бокалу пустовать.
– Нет, все было по-другому. – Она загадочно улыбнулась. – Отец умер и оставил мне свои салоны. К тому времени я освоила профессию косметички, получила дипломы и тому подобное. Однажды лорд Стрэттон зашел ко мне в оксфордский салон, посмотреть, как у меня получается без отца, и остался сделать маникюр.
Она улыбнулась. Выпила. Я больше вопросов не задавал.
– Ваша мать заходила в суиндонский салон делать прическу, – продолжала она. – Я бы, конечно, предупредила ее, чтобы она не вздумала выходить за эту грязную свинью, Кита, но она уже была за ним замужем. Бывало, она приходила в салон с синяками и ссадинами на лице и просила лично меня уложить волосы так, чтобы прикрыть их. Я отводила ее в специальный кабинет, и она иногда просто прижималась ко мне и давала волю слезам. Мы были примерно одного возраста и симпатизировали друг другу.
– Я рад, что у нее хоть кто-то был, – сказал я.
– Чудно получается, правда? Никогда не думала, что буду сидеть здесь и разговаривать с вами.
– Вы знаете обо мне?
– Мне рассказал лорд Стрэттон во время маникюра.
– Сколько же времени вы… ухаживали за его руками?
– Пока он не умер, – сказала она очень просто. – Но, знаете, все меняется. Я встретила моего мужа, родила Пенелопу, и Уильям, я хочу сказать, лорд Стрэттон, конечно, становился все старее и не мог… ну… но по-прежнему любил, чтобы у него были ухоженные ногти, и мы беседовали. Как очень старые, добрые друзья, понимаете?
Я понимал.
– Он дал мне акции одновременно с тем, как дал их вашей матери. Они хранились у его поверенных, которым было поручено следить за ними. Он говорил, что когда-нибудь они будут иметь ценность. В этом не было ничего особенного. Так, обыкновенный подарок. Лучше, чем деньги. Я никогда не хотела, чтобы он давал мне деньги. Он это знал.
– Ему повезло, – произнес я.
– Ах, дорогой вы мой. Вы такой же милый, как Мадлен.
Я потер ладонью висок, думая, что бы такое ответить ей.
– Пенелопа знает, – спросил я, – о вас и лорде Стрэттоне?
– Пен – ребенок, – ответила она. – Ей восемнадцать лет. Конечно, она ничего не знает. Как и ее отец. Я никогда никому об этом не рассказывала. И Уильям тоже… Лорд Стрэттон. Он не хотел причинять боль своей жене, и я тоже не хотела, чтобы он сделал это.
– Но Марджори догадывается.
