Она допивает чай и идет дальше. Бар находится на противоположной стороне рыночной площади, последняя остановка в городе. Если пройти мимо двери бара еще сто футов, то можно упереться в зеленую стену непроходимых джунглей. Внутри прохладно и темно, над головой соломенная крыша, десяток табуреток, пара столов и пыль, скопившаяся еще с прошлого столетия. Два старика играют в какую-то настольную игру, передвигая по доске кривые деревянные колышки, пьют чай. Еще один человек сидит в углу с кружкой пива. Увидев Кристиану, он встает.
Она целует его в щеку.
— Привет, Эммануил.
Радио над их головами играет нечто умопомрачительное. Его рубашка могла бы быть посвежее.
— Кристиана. — Он хочет прикоснуться в ней, но ее уже нет, или он просто не может дотянуться, но так или иначе его пальцы хватают воздух.
— Хотите что-нибудь выпить, мисс? — спрашивает бармен.
— Бурбон, пожалуйста.
Она делает маленький глоток и расстегивает замок цепочки. Кольцо падает ей на ладонь.
— Пожалуй, это кольцо тебе слишком велико, ты могла бы носить его только на большом пальце.
Она показывает Эммануилу, как отогнуть хвост дракона, и голова с тихим щелчком отваливается в сторону. Кольцо пустотелое, заполнено серым порошком.
— Двадцать пять минут, — говорит она и выливает остатки бурбона себе в рот.
— Это так явно, — говорит Эммануил.
— Не так уж и явно. — На какой-то момент ее голос становится печальным и тревожным. — Рада была тебя видеть.
Она выходит на улицу.
Остаток дня она проводит, читая, на пороге бунгало, который снял Иония. Когда становится совсем темно, она накидывает на плечи черную блузку, переобувается и уходит во тьму.
На улицах стало заметно прохладнее, под ногами выбитые колесами тележек колеи, следы пожизненного тяжкого труда, сложного, как и все в этом мире, и все в радиусе четырех кварталов. На этот раз Кристиана идет в направлении, противоположном своему утреннему маршруту. Зеленые глаза исчезают в темноте ночи. В проулке какой-то пьяница отходит от мусорного ящика, по дороге крадется кошка, из дальнего дома доносятся возносимые Аллаху молитвы. Она проходит шесть домов, часто сворачивая во дворы и переулки. Наконец она попадает на узкую улочку. Ночь, все двери давно закрыты. Заборы высоки, и тот лунный свет, который мог бы осветить дворы, не может туда проникнуть из-за висящего на веревках свежевыстиранного белья.
В конце улицы открывается дверь, полоса света выливается на землю, чайный домик, слышен тихий говор, едва уловимый запах дыма, перебор четок, дьявол, явившийся в мир. Он больше дверного проема, в который входит. Черный костюм и беспощадные глаза, которые сразу находят Кристиану. Проем закрывается. От пятна света на дороге остается только дверной скрип. Кристина отбрасывает назад волосы.
— Кристиана. — Голос доносится откуда-то снизу, словно из загробного мира.
— В мире нищих я ищу принца.
— Я не могу быть нищим, ведь я русский, а мы слишком устали, чтобы побираться.
Вблизи его борода кажется пылающим костром. Костюм выглядит поношенным, но, когда она обвивает его шею руками, щека ее чувствует гладкий плотный шелк.
— У тебя душа отравителя. — Она проводит пальцами по лацкану пиджака.
— Ты знаешь, как делают духи?
Они идут по улице, удаляясь от света.
— Все начинается с выбора отвратительного запаха, самого ужасного, какой только можно отыскать. Потом этот запах маскируют тончайшим ароматом. Наш нос — сигнальный колокол, набат, оповещающий об опасности. Отвратительный запах никуда не делся, он здесь, и именно он должен привлекать внимание, говорить нам, что здесь есть нечто, достойное нашего внимания.
— Ты извратил это уравнение, — говорит Кристиана.
— Наступает конец столетия, ты напоминаешь мне о том, что я хочу попросить тебя исполнить один танец.
— Это восхитительно.
Они выходят из городка, дорога становится шире. Они проходят мимо сгоревшего джипа, отголоска давно отгремевшей здесь войны.
— Он джентльмен?
— Иония? — Она поворачивает голову и смотрит на него. — Он очень мил.
— Как ты думаешь, он найдет это?
— Что? Шестьдесят пятую гексаграмму «И Цзин»? — Она улыбается от одной мысли. — Да, он искатель, но кто знает, кто знает, существует ли она в природе?
— Поворотный пункт обращаемой бинарной структуры, точка коллапса — это очень интересная идея.
— Он стал доставлять больше проблем, чем… — Она не заканчивает фразу, голос ее становится сдавленным.
Русский останавливается, застывает на месте, морской ветер играет складками его одежды.
— Нет, твое задание остается прежним.
— Когда ты нашел меня в Израиле, то сказал, что все, что от меня требуется, — это познакомиться с Ионией, сблизиться с ним и узнать от него все, что только можно.
— И это остается в силе.
— Мне кажется, я немного перестаралась. — Она произносит это с улыбкой.
— Такое случается. — Он широко разводит руками.
— Что будет, если кто-то решит, что Иония создает слишком много проблем?
— Никто этого не решит. — Слова его тяжелы, невыразительны и окончательны, как приговор.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я вывел его из системы, он не оставил никаких следов, никаких связей. Я хочу, чтобы ты оставалась с ним, и если он наткнется на что-нибудь, то ты дашь мне знать об этом. Я дал слово, это самое большее, что может произойти.
— А что ты скажешь об остальном Обществе?
— Что касается остального Общества, то он всегда был частью мой личной обоймы, и не думаю, что о нем кто-нибудь вспомнит, тем более что записи о нем странным образом исчезли…
Он потирает руки и показывает Кристиане пустые ладони. Впереди слышен всплеск воды, дома остались позади, впереди виднеется полоска берега.
— Спасибо.
— Не за что. — На ходу он всматривается в ее лицо, замечает жесткие складки вокруг рта. — Что еще тебя беспокоит?
Кристиана отвечает не сразу.
— Койот сделает то, что задумал?
Он останавливается, лунный свет запутывается в его бороде.
— Трудно сказать, он первый, кому мы позволили попытать счастья в течение целого столетия. Если он потерпит неудачу, то действительно трудно сказать, что произойдет. Кроме того, мы не можем найти Исосселеса.
Русский останавливается, поднимает руку и указывает на две виднеющиеся вдалеке неясные человеческие фигуры. Кристиана видит, что это Иония и Эммануил, видит, как они беседуют, но рокот прибоя заглушает их слова.
