— Да.
— Нет. Разрушать — это так просто. Куда сложнее спасать. Этот город, эту страну и весь мир. Полагаю, ты не будешь возражать. Посмотри перед собой, оглянись по сторонам. — Мы ехали к зданию Мет-Лайф. — Господь создал горы, а люди — небоскребы. Их крыши уходят за облака. Знаешь, Курт, трудно понять, где здесь кончается творение рук человека и начинается Царство небесное. Вавилонская башня была ничем в сравнении с этим. Но это… — Он покачал головой. — Как и Вавилон, эти небоскребы создал не Бог.
Из освещенного солнцем пространства мы погрузились в густой сумрак извилистого туннеля, огибавшего Центральный вокзал.
— Кто ты? — спросил я.
— Верующий человек.
— В Гранаде ты был сирийским врачом, выдававшим себя за торговца специями. В Панаме — юристом. Кто же ты на самом деле?
— Да, это был долгий день в Гранаде. Тогда мы многое узнали друг о друге. Бедная Пилар. Она не понимала тебя так хорошо, как я. А ты забыл про Кению? Я думаю, Кэтлин просто обожала тебя. Она была из тех женщин, которые созданы для работы в разведке. Тебе так не показалось? Полагаю, она и мистер Фаридун вернулись в огромный улей Лондона. Не удивляйся. Ты должен был догадаться. Но, знаешь, бюрократическая система так консервативна. Им не удалось бы ничего сделать в Сомали, если бы ты не подогрел ситуацию. Удивительно, но ты стал катализатором многих событий, Курт.
Лучи полуденного солнца, казалось, пробивали опущенные солнцезащитные щитки. За окнами мелькали дома Нижнего Манхэттена. Долгое время мы ехали молча, но я решил продолжить разговор.
— Да, мы знаем друг друга.
Он посмотрел вперед и кивнул. На его лице не отразилось никаких эмоций, только тихая целеустремленность.
— Конечно, — согласился он.
— И куда мы теперь направляемся?
— Я покажу тебе свое любимое место в Нью-Йорке.
— Граунд зеро?
— Не совсем, — сказал он.
— А потом?
— Дальше — посмотрим.
— Мы должны покончить с этим, — напомнил я. — Ты же знаешь. И я это знаю. Что бы ты ни задумал, твои планы не осуществятся. Тебя раскрыли. Тебя арестуют. Все кончено.
— Курт, возможно, ты имеешь представление о том, что я такое. Но ты очень плохо знаешь свою страну. Ты не знаешь мир, в котором живешь. Откуда ты взял, что слышен вой сирен? И где полицейские, которые должны меня арестовать?
— Ты больше не причинишь вреда моей семье.
— Верно, Курт. Мы оба понимаем это.
— Я давно уничтожил Меч.
— Да, я подумал, что скорее всего так и есть. Но разумеется, мне надо было убедиться в этом. Эта неуклюжая выдумка о газовой атаке в твоем городе… ты не мог предоставить мне лучшего доказательства. Я знал, что ты отдал бы мне то, что я хотел, если бы мог. Ты не стал бы хитрить. Семья для тебя все. Ради них ты предашь свою страну и правительство. Даже Бога. Ты позволил бы сотням тысяч маленьких детей погибнуть, лишь бы спасти свою дочку, и не стал бы раздумывать. Когда-то ты любил Бога. Теперь ты любишь… Бетси, кажется? И Мириам? Скажи, Курт, ты можешь сказать, что любишь одну из них больше, чем другую? Ты, наверное, и мысли такой не допускаешь? Но разумеется, если ты проживешь достаточно долго, все может измениться. Возможно, ты вернешься к Господу. Думаю, так и будет.
— Сколько времени ты работаешь на бен Ладена? Или на Саддама? Это ведь он дал нам Меч?
Мы проезжали Сохо, и за окном колыхалась на ветру бахрома Чайнатауна. Разглядывая пеструю толпу туристов, покупателей, курьеров, бродяг и школьниц, Ориенте заговорил:
— Многие люди работают со мной или на меня ради правого дела. Одним известна их роль в игре, другим — нет. Бен Ладен — всего лишь один из игроков на поле. Как и Саддам. Но это лишь отдельные игроки. И что самое… я мог бы сказать, грустное, но не хочу говорить с тобой снисходительным тоном… самое обидное, что ты не видишь всей картины, Курт. Тысячи и тысячи людей работают ради одной цели, и гораздо большее число людей помогает им, даже не подозревая об этом. Но всех их направляет одна рука.
Я посмотрел на чистое небо над Уолл-стрит.
— Часть одного большого заговора, одного громадного плана. Ты это хочешь сказать?
— Одного большого замысла. Все работают ради достижения единой цели. Ради заключительного действия. Сценарий был написан еще до их рождения. До того, как все мы появились на свет. Все, что от нас требуется, это осуществить его. Но… мы уже почти приехали. Посмотри на название улицы: «Каньон героев». Ты же всегда хотел быть героем? Вот мы и на месте. На том самом месте, где ты хотел бы оказаться. Возможно, когда-нибудь тебя будут приветствовать как победителя.
Неожиданная нотка грусти в голосе Ориенте придала мне уверенности.
— Я тебя прикончу, — пообещал я. — Мы оба знаем это.
— Мы на месте, — сказал Ориенте. Машина остановилась перед каменными колоннами у входа в сложенную из кирпича церковь. — Здесь ответы на вопросы, которые ты никогда не задавал себе. В этом месте ты поймешь, что знаю я… и сравнишь с тем, что знаешь ты сам.
Мы поднялись по ступеням и подошли к стеклянной двери с вывеской: «Капелла Святого Павла временно закрыта на реставрацию». Ориенте постучал в дверь.
— Ты же мусульманин, — произнес я. — Зачем мы пришли в церковь?
— Бог един, — ответил Ориенте.
К двери подошел молодой негр с серыми от штукатурки волосами и маской маляра. Увидев Ориенте, он открыл дверь и сказал несколько слов по-испански, жестом приглашая нас войти. Маляры и штукатуры ремонтировали церковь от пола до потолка.
— Здесь все нужно обновить, — объяснил Ориенте. — Я пожертвовал на это крупную сумму. — Он обвел глазами рабочих и фронт работ. — Это историческое место, — продолжил он. — Здесь молился Джордж Вашингтон. — Он улыбнулся. — Здесь отец-основатель встречался с Создателем. — Ориенте впился в меня своими волчьими глазами. — Но оставим экскурсы до лучших времен. Напротив окна здесь есть алтарь. Я хочу, чтобы ты взглянул на него. Сейчас мы попросим рабочих убрать с него брезент. — Ориенте крикнул что-то по-испански рабочим на лесах. Они крикнули ему что-то в ответ, и двое из них стали спускаться вниз. — Это займет всего минуту, — заверил он меня. — Давай сядем в первом ряду.
Несмотря на жару, меня обдала холодная дрожь суеверного страха.
— Помнишь, — спросил Ориенте, — где ты был, когда упали башни?
Я вспомнил свой дом в Уэстфилде, кухню и Мириам, пьющую молоко из пакета. Но ничего не сказал.
— Конечно, помнишь. Все это помнят. Помнят, как утром смотрели телевизор, попивая кофе, или как бросились к телевизору в кабинете шефа, или как лихорадочно жали на кнопки магнитол в машинах, переходя с одной радиостанции на другую, чтобы убедиться, что не ослышались. Все это помнят. И будут помнить всегда.
